Трое из Кайнар-булака - Азад Мавлянович Авликулов

и все время молчал, а если кто-нибудь обращался к нему, отвечал односложно и неохотно. Иногда ему казалось, что красноармейцам известно, что он родственник фашиста, — а в том, что Артык фашист, он больше не сомневался, — и стыдился этого. Пулат понимал, что брат наверняка занимает важный пост, раз только одно его имя отсрочило исполнение смертного приговора. Много раз он пытался представить себе встречу с ним, иначе зачем его так далеко и долго везут? Но у него ничего не получалось. Будет ли она такой, как в Шерабаде? Там они оба прослезились. А теперь… Хоть и стоят они по разные стороны черты, являются врагами, но братья ведь?! Как поведет себя Артык? А что он сделал сам?..

Поезд полз медленно, как черепаха, дни казались длинными и нескончаемыми. Пулат даже счет им потерял. Если бы не долгие, по два-три дня, стоянки в тупиках, можно было подумать, что их везут на край света. Кормили пленных плохо, умываться не разрешали, бриться — тем более, так что к тому времени, когда их наконец привезли в лагерь, они были тощими, обросшими, грязными.

— Как дикари! — сказал кто-то, когда их повели в разные блоки лагеря…

Лагерь находился в глухом лесу, был окружен двойной колючей проволокой, находящейся под током. Одно прикосновение к ней в эту сырость кончалось смертью. Тысячи измученных непосильным трудом, изможденных от голода людей в полосатых робах, в большинстве своем босые, строили дорогу. Они носили землю носилками и тачками, чурбаками утрамбовывали ее и мостили камнем, подгоняя один к другому с такой точностью, точно клали стены из кирпича. Рабочий день продолжался от зари до зари, кормили пленных похлебкой из кожуры картофеля и свеклы, упавших от усталости и голода конвоиры пристреливали тут же, и сами же пленные относили трупы к крематорию. Спали на двухъярусных деревянных нарах на соломенных матрацах.

Только в первый день старожилы лагеря проявили интерес к Пулату. Они расспросили его о том, где угодил в лапы фашистов, каким образом и как там идут дела на фронте. Когда он ответил на эти вопросы, один из пленных произнес:

— Были немцы под Сталинградом, а теперь вот из-под Курска взяли мужика. О чем это говорит? Драпают фашисты, значит, недолго осталось ждать. Через год, а, может, и раньше, придут сюда наши.

— Врут они, собаки, — сказал еще один, — мол, к Волге вышли!

— К какой Волге? Разве не замечаешь сам? В последнее время пленных-то здорово поубавилось. Бывало, через день эшелон везли, а сейчас… вот их, дай бог памяти, привезли через три месяца.

— Теперь их самих берут эшелонами!

— Ну, да. Когда отступаешь, не до пленных, шкуру бы спасти!..

Пулат вышел на работу. Товарищи сразу же предупредили его: мол, не слишком-то усердствуй, зря силы не транжирь. Делай вид, что работаешь крепко, а силы береги. Посмотри, как поступают другие, учись. Хоть и последовал Пулат этому совету, к вечеру так устал, что сразу же после ужина заснул, как убитый. Как все остальные. Дней через десять в лагере появился Артык.

— Садись вот сюда, — указал ему стул посреди комнаты переводчик.

Пулат сел, не поднимая глаз. Сейчас он ненавидел брата. И уже знал, что встреча с ним будет строиться на этой ненависти. Он ненавидел его за то, что напялил на себя форму убийц своего племянника. Артык молчал. Ничем не показал, что рад встрече или — наоборот — огорчен. Стоял, как каменный, теперь уже полуобернувшись в его сторону, и пускал синие кольца дыма. Впрочем, Пулат почувствовал, что брат испытывает чувство брезгливости к нему, что наблюдение за кольцами дыма, медленно расплывающимися под потолком, куда больше волнуют его.

— Вам знаком господин штурмфюрер? — спросил переводчик.

— Нет. — Пулат поднял голову и глянул на Артыка. Тот отвернулся.

Потом Артык что-то сказал коменданту и переводчику на их языке. Они тут же вышли. Артык взял стул и сел напротив Пулата. Долго глядел в упор не мигая, глубоко затягивался дымом, словно хотел воздвигнуть между собой и Пулатом стену из дыма.

— Ну, ассалом алейкум, брат, — сказал он, небрежно протянув руку.

— Ваалейкум, ака, — ответил Пулат, едва прикоснувшись к ней.

— Вот мы снова встретились.

Пулат кивнул.

— Все-таки отверг мой добрый совет, — сказал Артык с сожаленьем, — оказался в дураках!

— У меня убили сына…

— Какая чушь! — высокомерно оборвал его Артык. — На войне, да будет тебе известно, убивают, оставляют калеками. В огне этой войны уже сгорели миллионы и еще сгорит столько же. Не понимать такие простые истины в твоем возрасте стыдно. Правда, что ты пошел в армию добровольно?

— Настоял даже, — с вызовом ответил Пулат.

— Корчишь из себя патриота? Только кому это нужно? — Артык помолчал и добавил, вздохнув: — Да, злую штуку сыграла с нами судьба, устроив эту встречу. Ты не находишь?

— Судьбе виднее, — сказал Пулат, подумав: «Сейчас, брат, нам бы нужно было встретиться на поле боя, и я с радостью бы пустил пулю в твою продажную морду».

— В рядах русской армии, — сказал Артык, — служат тысячи туркестанцев. О тех, по крайней мере, о ком пишут фронтовые газеты, нашему комитету известно немало. Газеты с твоим портретом нашли в кармане убитого солдата, а на следующий день данные о тебе легли на мой стол. Прочитал я и ахнул: неужели, думаю, мой брат так прославился, ведь он всегда был ярым ненавистником крови!

— А я не был солдатом, я хотел мирно трудиться, исполнить волю отца — продолжить его род на земле. Фашисты ворвались в мою страну и убили моего Сиддыка! Какое преступление он совершил перед вами?

— Это высокая политика, боюсь, ты не разберешься в ней, — ответил Артык. — Два мира, как две горы, столкнулись между собой. И все, кто оказался на их пути, должны были погибнуть. Но за род ты не волнуйся, Ильхом продолжит его, если не попадет в рабство.

— В какое рабство?

— Армии великого фюрера покорят весь мир, — напыщенно произнес эсэсовец, — и весь мир станет рабом Германии и ее союзников!

— Армия твоего бесноватого хозяина драпает, — с вызовом, в первый раз обращаясь на «ты», сказал Пулат, — совсем недолго осталось до того дня, когда и он