Селеста, бедная Селеста... - Александра Матвеева

Катька с трудом разлепила склеившиеся от слез ресницы, взглянула на мое гневное лицо, и ее скрутил новый приступ смеха.

В глубинах моего организма родился пушистый щекотный комочек смеха, разрастаясь, выбрался на поверхность, заполнил меня всю, согнул, заставил издать переливчатую трель.

— Ха-ха-ха! — разлилась я на всю комнату.

В дверях появился дядя Сережа, с неуверенной улыбкой посмотрел на меня. Перевел взгляд на мокрую от смеха Катьку, потом на Диму. Дима проскользнул за спиной отца и теперь стоял между мной и сестрой. Ближе ко мне, отметила я и возгордилась.

По лицу дяди Сережи разлилось сияние, его улыбка становилась все шире и шире и стала такой широкой, что я всерьез испугалась, как бы не лопнули уголки губ.

После смерти жены дядя Сережа сильно изменился: похудел, поседел, сгорбился. Сейчас, со своей блаженной улыбочкой и слезящимися блеклыми глазками, он напоминал доброго гнома.

«Тихий идиот» — почему-то пришло мне на ум, и в душе шевельнулась червячком брезгливость. Я сразу одернула себя, мысленно отругав за крамольные мысли и неподобающие чувства. «Не смей, — приказала я себе, — он отец Димы, он будет твоим свекром. Ты должна любить его. Люби!» Пока не получалось.

Не любила я дядю Сережу. Не любила, хоть убей. Катька его тоже не любила. Она мне об этом не говорила, и никто не говорил. Но я уверена на сто процентов. Я только сейчас впервые об этом подумала. О том, что испытывает Катька к отцу, и твердо уверовалась — не любит.

А Дима? Дима, наверное, любит. Вон как ласково обнял его за сутулые костистые плечи.

Я шагнула за обнявшейся парой в коридор. Катька последовала за мной.

Как давно я не люблю его? — размышляла я, направляясь в гостиную. В детстве любила. Помню, как радовалась его присутствию. Всегда. Приходил ли он к нам домой, возил ли он нас за город или в парк. Совсем давно, когда Дима еще до Суворовского училища жил дома, а мы с Катькой были дошколятами, дядя Сережа любил водить нас в цирк.

За что я не люблю его? Ведь он всегда относился ко мне хорошо, не делал различия с Катькой. Я не могу понять, за что я не люблю дядю Сережу, а вот причина Катиной антипатии мне, кажется, ясна. Подчеркнуто не делая различия между нами, он лишал ее счастья ощущать себя его единственной дочерью. Единственной для него на всем свете.

«Ну ты допридумывалась, госпожа Фрейд», — пришлось снова мысленно одернуть себя, наверняка ничего подобного нет и в помине.

По-прежнему лучащийся счастьем дядя Сережа торжественно восседал во главе стола. По левую руку от него помещалась я, по правую Катя. Дима сел рядом со мной. Мама села с торца, напротив дяди Сережи, то ли подчеркивая свое положение хозяйки стола, то ли не желая сидеть рядом с Катькой.

Даже обладая нулевой наблюдательностью, легко заметить, как они обе стараются не глядеть друг на друга. Ясно, опять поругались. Вот почему Катька так хмуро встретила нас. Она и за столом сидит напряженно, прямая и надутая.

Я внимательно, не скрывая интереса, оглядела маму. Мы давно уже не проводили вместе время. Общаемся на бегу. Привет! Привет! Как дела? Нормально. Чмок-чмок — и разбежались.

Мама выглядела хорошо. Свежее лицо, ясные глаза, аккуратная прическа. Новое светлое платьице. Я его на ней еще не видела. Она сказала мне, что купила несколько новых «тряпок» и даже показала ворох прозрачных ярких пакетов, но в тот момент у меня не было настроения рассматривать покупки. Мама не настаивала. Прошло то время, когда ей было важно мое мнение. Эта зима развела нас. Я загрустила, глядя на суетящуюся над сервировкой маму. Она поминутно вскакивала, убегала на кухню, что-то приносила, обегала стол, переставляя закуски, приборы, все время что-то оживленно говорила высоким голосом. От ее мелькания у меня зарябило в глазах. Да нет, это не оживление, поняла я. Мама просто взвинчена до предела. Так бывает перед бурными, неудержимыми слезами. Что случилось? Неужели они так сильно повздорили с Катькой?

Я через стол взглянула на Катьку. Она, опустив ресницы, перебирала всеми десятью пальцами салфетку. Я не видела у них раньше этих салфеток, белых, льняных, с сиреневой узкой полосой в тон полоске на тарелках. И этих пластмассовых колец: массивных и тоже сиреневых. Кто их купил? Катька? А может, мама?

Катька не могла не почувствовать моего взгляда, я смотрела в упор. Она не подняла глаз, мяла и мяла крахмальный край свернутой в тугой жгут салфетки.

И это самый счастливый день в моей жизни? Это моя семья? Эта женщина на грани истерики. Мрачная, отстраненная девица. И этот блаженный, не желающий замечать, как сгустился воздух вокруг стола, отяжелел, словно перед близкой грозой.

Глухое раздражение ворохнулось в душе и начало разрастаться, вытесняя радость. Да и была ли она — радость? Просто робкий намек, неуверенная надежда на возможность радости.

Я не сдержала разочарованного вздоха и тут же почувствовала легкое теплое прикосновение к локтю. Дима! Он смотрел ласково и заговорщицки. Я улыбнулась в ответ на его озорную улыбку, и он подмигнул мне сразу двумя глазами, быстро крепко закрыв их так, что ресницы встопорщились короткими щеточками.

Ушло раздражение, по телу разлилось тепло, и щекотные пузырьки поднялись со дна души. Словно от шампанского. Стало легко и весело. Бог с ней, с родней. Какая уж есть. Я не за них замуж выхожу. Главное — Дима. Главное — он рядом. Мой Дима. Мой жених. Я впервые подумала о нем «мой жених», и мне понравилось.

И вдруг захотелось побыстрее выйти замуж.

Мама наконец прочно уселась за столом и обвела нас всех глазами, старательно обходя взглядом Катьку. Я улыбнулась ей, постаравшись вложить в улыбку максимум любви и нежности. Мама ответила ласковым мимолетным взглядом и тут же перевела его на дядю Сережу. Ее глаза словно магнитом притягивал визави.

Дима, под наш с мамой визг и довольное похохатывание дяди Сережи, ловко открыл шампанское с громким выхлопом, но без утечки напитка. Катька не визжала, но бокал под пенистую струю подставила первая. Дядя Сережа тоже потянулся к Диме со своим бокалом.

— Сережа, тебе нельзя, — заблажила мама. — Врач строго-настрого запретил.

Она попыталась через стол перехватить бокал. От ее кудахтанья Катька сморщилась и, не дожидаясь тоста, залпом выпила вино. Мама осеклась, и, багрово покраснев, плюхнулась на стул, и уставилась в свой бокал.

Дима снова налил сестре, потом себе и остался стоять, держа бокал в торжественно поднятой руке.

— Как хорошо! — счастливо вздохнул дядя Сережа. Он не замечал, что Дима приготовился говорить. Он вообще ничего не замечал, пребывая в непонятной мне эйфории. — Вся семья в сборе.