Сделка Райнемана - Роберт Ладлэм

– Он должен сделать тут кое-что, связанное непосредственно с моей работой. – Дэвид не стал скрывать своего нежелания вдаваться в подробности относительно Уолтера Кенделла. В то же время он ощутил интуитивное стремление ввести в курс дела Джин Камерон – естественно, в допустимых пределах. – Моя основная задача – выступать в роли посредника между финансовыми кругами Нью-Йорка и Лондона, с одной стороны, и банкирами в Буэнос… в Би-Эй, с другой. – Дэвид постарался улыбнуться так же открыто, как это делала Джин. – Думаю, я попал в довольно глупое положение. В банковских делах не разбираюсь: для меня что актив, что пассив – все едино. Но Вашингтон остановился на моей кандидатуре. Господина посла беспокоит отсутствие у меня опыта?

При этих словах Сполдинг взглянул на Грэнвилля, чтобы напомнить старому послу: о финансовых кругах еще можно говорить, но не более того. Ничего конкретного, никаких имен. Эрих Райнеман по-прежнему должен оставаться в тени.

– Да, такую мысль я высказывал, признаю… Но это – не предмет для обсуждения. Скажите-ка лучше, что вы собираетесь предпринять в связи со вчерашним происшествием. Полагаю, мы должны направить в полицию официальное заявление, в котором выразили бы свое возмущение по поводу данного инцидента. Нельзя мириться с подобными вещами.

Выслушав мнение Грэнвилля, Дэвид сидел какое-то время молча, взвешивая все «за» и «против». Потом спросил:

– А не вызовет ли это шумиху в газетах?

– Думаю, что нет, – ответила Джин.

– У посольских атташе водятся денежки, – сказал Грэнвилль. – Их не раз уже обворовывали. И поэтому в газетах этот случай будет расценен как попытка ограбления. Как оно, возможно, и было на самом деле.

– Хунта не любит, когда в печати появляются такого рода сообщения. Они никак не соответствуют тому, что хотели бы видеть в газетах полковники, контролирующие, кстати, всю прессу, – произнесла Джин, глядя на Дэвида. – А посему о том, что приключилось с вами, читатели, скорее всего, так ничего и не узнают.

– Если мы не подадим жалобу в полицию на то, что меня пытались ограбить, там будут считать, что за этим стоит что-то более серьезное. К такому повороту событий я пока не готов, – сказал Сполдинг.

– В таком случае, что бы там ни было, мы сегодня же утром обратимся в полицию с официальным заявлением. Но для этого я должен предварительно получить соответствующий рапорт за вашей подписью. Может, вы продиктуете, что следует написать? – Было видно, что Грэнвиллю хотелось бы побыстрее покончить со всеми этими вещами. – Говоря откровенно, мистер Сполдинг, до тех пор, пока мне не станет известно что-то более конкретное, я буду все же склоняться к мысли, что мы имеем дело с самым банальным случаем – с попыткой ограбления богатого американца, который только что прибыл в эту страну. Ходят слухи, что таксисты в аэропорту организовали воровскую шайку, и ваши extranjeros – эти «иностранцы» – вполне могут быть ее членами.

Дэвид поднялся. Он обрадовался, что Джин сделала то же самое.

– Принимаю вашу версию, господин посол. Годы, проведенные в Лиссабоне, сделали меня чересчур подозрительным. Что правда, то правда.

– Не стану возражать. Итак, будьте добры, составьте рапорт.

– Слушаюсь, сэр.

– Я пришлю ему стенографистку, – обратилась к послу Джин. – Со знанием двух языков.

– В данном случае знание двух языков не обязательно: я буду диктовать на испанском, – сказал Дэвид.

– Ах да, я забыла, – улыбнулась Джин. – Бобби ведь говорил, что нам прислали умницу.

Дэвид считал, что все началось с их первого ленча. И хотя Джин уверяла его, что это произошло несколько раньше, он оставался при своем мнении. Ей так и не удалось убедить его, что отсчет времени следует вести с того момента, когда он произнес: «А Би-Эй, что ни говорите, это вам не Монтевидео!» В этой фразе было что-то по-мальчишески озорное, и – никакого смысла.

Но что действительно имело смысл, так это то, что оба они осознали, хотя и не говорили об этом вслух, сколь хорошо и легко им вдвоем, спокойно и радостно. Молчание не тяготило их. Смех звучал беззаботно и весело.

Это было чудесно. И все потому, думал Дэвид, что нынешние их отношения сложились как-то сами собой. И у него, и у Джин были веские причины избегать близости. У Сполдинга впереди – ничего определенного. Он может лишь надеяться на то, что ему удастся уцелеть, чтобы начать где-нибудь все с нуля. Для того же, чтобы выжить, нужны ясная голова и способность как можно дальше гнать от себя воспоминания, от которых не становится легче. Это для него – главное сейчас. И он знал также, что Джин до сих пор глубоко переживает гибель мужа. Поэтому, вполне возможно, зародившееся в ней новое чувство вызовет в душе этой женщины невыносимо мучительное ощущение вины перед тем, кто продолжал жить в ее памяти.

Она сама объяснила ему, что там было и как. Ее муж не имел ничего общего с теми делающими блистательную карьеру летчиками, о которых говорится столь часто в очерках, посвященных военно-морским силам США. Он испытывал постоянный страх, но не за себя: ему претила мысль, что придется кого-то убивать. Он охотно бы уклонился под благовидным предлогом от военной службы, если бы не знал, что это вызовет недоумение окружающих и затронет честь его жены и семьи. И, не принадлежа к сильным личностям, способным до конца отстаивать свои принципы, положился на волю случая: так было проще.

Почему же он стал именно летчиком? Еще будучи подростком, Камерон научился управлять самолетом. Поэтому решение идти в авиацию было естественным. Он надеялся, что ему удастся занять место инструктора пилотов и таким образом избежать прямого участия в боях. Пойти же на службу в вооруженные силы по своей специальности – а он был адвокатом – не захотел: многие из его товарищей, изъявивших желание стать военными юристами, оказались в итоге в пехоте или на борту линейных кораблей. Впрочем, от него в данном случае мало что зависело: к тому времени острая потребность в специалистах его профиля уже отпала, летчиков же катастрофически не хватало.

Дэвиду казалось, что он понимает, отчего Джин так много рассказывает ему о своем муже. По его мнению, это объяснялось двумя причинами. Первая заключалась в том, что Джин, делясь с ним воспоминаниями о муже, как бы защищалась от растущего чувства к Дэвиду. Второй же причиной – не столь явной, но не менее важной – послужило то обстоятельство, что она страстно ненавидела войну. Войну, отнявшую у Джин самое для нее дорогое. И хотела, чтобы Дэвид знал об этом.

Поскольку, как было ясно Дэвиду, ее интуиция подсказывала ей, что он был слишком замешан во все связанное с войной. Она же не хотела иметь к этому никакого отношения – хотя бы в память о покойном муже.

Ресторан, в который заглянули они, чтобы позавтракать, был повернут окнами в сторону Риачуэло, омывавшей своими водами причалы Дарсена-Суда. И посещением этого заведения, и ленчем Дэвид обязан был исключительно инициативе, проявленной Джин. Девушка видела, что он чувствует себя еще крайне плохо. Для нее не было также секретом, что если и удавалось ему заснуть, то – из-за мучившей его боли – лишь ненадолго. И поэтому она заявила решительно и со знанием дела, что он просто обязан хорошенько расслабиться, позавтракав с ней не спеша в одном из буэнос-айресских ресторанов, затем отправиться домой, чтобы выспаться и, забыв о делах, дать себе передышку хотя бы на один только день.

Джин собиралась составить ему компанию только на время ленча: посещать его квартиру не входило в ее намерения.

Дэвид, в свою очередь, не думал о том, чтобы пригласить ее к себе.

– Баллард отличный парень, – сказал Сполдинг, потягивая белое вино из бокала.

– Да, Бобби очень милый, – согласилась Джин. – И добрый.

– Он без ума от вас.

– А я – от него… Это же так естественно – то, о чем вы говорите. Простите, но мне кажется, что я мешаю вам слушать эту бравурную музыку. Она вам нравится? Грэнвилль рассказал мне, кто ваши родители. Я рада за вас.

– А я вот не пошел по их стопам: отказался от занятий музыкой в восемь лет. Что же касается исполняемой здесь мелодии, то мне она действительно нравится. Я слушаю ее с удовольствием.

– Бобби помогал мне осваиваться в новом для меня деле. Он так старался. А его обаяние и юмор! Ни одна девушка не устояла бы перед ним. И он, что там скрывать, имеет полное основание сердиться на меня… Я пользуюсь его дружбой, давая взамен слишком мало.

– Он принял ваши условия.

– Я же говорю, он добрый.

– В посольстве найдется еще с десяток воздыхателей…

– Да еще морские офицеры, – вставила Джин, шутливо отдав честь. – Не забывайте о них.

– Десять да еще сотня. Вы прямо Дина Дурбин!

– Вовсе нет. Они квартируют на военно-морской базе к югу от Ла-Боки. Постоянный персонал этого объекта – это одни лишь мужчины, поскольку ни жен, ни детей там нет – буквально страдает «посольским синдромом».