Вербалайзер (сборник) - Андрей Коржевский

Мужчин было трое, теток я не считаю – не моя специализация, хоть сколько их ни будь, покормят-погладят – и спасибо, и все. Э, э, веником не замахиваться, лучше за котлетами приглядывай, а то пригорят, колбасу я тоже люблю, сырник сама ешь, не буду, не буду – гры-ы, все – ушел, расстанемся друзьями. Главным был дед-отец, за ним – сын-отец, еще пацанчик – внук-сын. Так гораздо проще знать, кто кому кто, а то имена – они необразные, долго соображать. У нас-то – попроще. Нюхнешь и понятно, что это двоюродная тетка твоей бабушки, причем тут же – твоя племянница, в самом соку, можно пристраиваться. Виноват, виноват, отбегаю, – младший дядя тети брата сильно возражает. Мои мужики тоже пахли, ого! Дед – астматическим кашлем и эмфиземой (во какие слова вспоминаются!), крепким табаком, кожаными полосками и ветхим фетром древних бурок (обувь такая была), его сын и отец пацана – тоже табаком, выпивкой и тонкой кожей ботинок, а иногда еще – запахами сильными и не настоящими, а специально сделанными. В доме такие тоже были, хранились в маленьких пузырьках, но он пах изредка не такими же точно, а другими. Мальчишка, как и положено мальчишкам, – всякой ерундой. Гулял со мной старший, пока мог, и мы отлично ладили, а как же – он был первой половиной моей на тот раз задачи.

Потом мы стали жить в другом месте, где пахло не желудями в парке, а бензином на асфальте. Асфальт помог мне разработать тактику борьбы со здоровыми псами, неизбежно встречавшимися, когда меня трижды в день выводили освежиться. Дело в том, что сразу кусаться у нас не принято – надо сперва понять, как здоровье, чем кормят, давно ли видел общих знакомых, понюхаться то есть. Пока, скажем, ньюф развернется да нагнется, я-то уже у него в тылу и, нюхнув, чтобы не нарушать приличий, сразу кусаю в левую ляжку. А-а-гррх-рры, – а поздно, миляга, асфальт уже помог мне набрать скорость с места, пока ты там крутился, пытаясь понять, куда я делся. Кто тебя с поводка отпустит, а отпустит – я уже за углом. Так я нажил страшного врага – Джагу, который чуть не сорвал вторую часть моей тогдашней миссии. Овчарка, а дурак, сам ведь из нашей канцелярии, облажал бы меня – отправили бы его ездовой лайкой на Север, насладиться мерзлой рыбкой. Нас ссылают туда же, куда и нашу клиентуру, если что не так. По своей вине я дважды был на грани провала, и все из-за котов. Едем на машине с дачи, высунулся в окно – хорошо, уши по ветру раздувает, вижу – сидит, мерзавец когтистый, ну и прыгнул, утратил, значит, выдержку. Повезло, влетел в кусты, еле оклемался. Другой раз – иду-гуляю, задрал ногу брызнуть на кустик – ба-а! – кустик раздвигается, а из него, да на меня, да больше меня раза в полтора – котовье грозное, шипящее хищно да с подвывом. Оторвался, но дорогу домой искал долго.

Я-то знал, как положено, что старшему – пора, а сам он только догадывался. Тут ведь как – я должен его проводить, принимает его уже свое ведомство, а почему я – потому что в мой предыдущий раз он меня провожал, – такая эстафета, взаимодействие между тонкими полевыми структурами. Он меня тогда так гладил, так гладил, плакал даже, жалел очень Джека. И я, когда его повезли в больницу уже окончательно, все вокруг него ходил да в глаза заглядывал и лизнуть старался, то в руку, то в щеку, когда к нему, лежащему, удавалось подобраться, а он все: «Малыш, Малыш, ну ты что, я ж ненадолго». А увезли – пошел я выть в углу, так надо, это сигнал такой, не сдуру мы воем и не на Луну, примут сигнал и зарегистрируют. Потосковал, конечно, а что сделаешь, надо продолжать, еще не все.

Становилось скучнее, здоровье слабело, покупные котлеты я жрать перестал – мяса в них не было. Собственно, я не расстраивался, постепенно угасающий организм был средством своевременного решения второй части задачи. Страдали повседневные ощущения и чувство гордости, а как же. Пацанчик давно вырос и по-быстрому гулял со мной, нескрываемо раздраженный, тем более что к утру я успевал отлить у порога и никакого желания выползать на январский снег не проявлял. Забьюсь, бывало, под шкаф – достань, попробуй. Так он что выдумал: берет клюшку и впихивает ее в мое убежище. Я – хвать ее остатками зубов сгоряча, тут он меня и вытаскивает, да сапогом под задницу – к порогу. Оно еще и лучше – потом переживать будет, тоже полезно. Выхожу в подъезд, а навстречу – Джага, вражина, в ляжку укушенный. Закрыл глаза, на прямых ногах привалился я к стенке – либо загрызет, либо инфаркт, а рановато, не готов еще клиент, мальчишка подрощенный. Это ж ему меня провожать, по плану, во всяком случае, а может, и я не все знаю заранее? Нет, ушел Джага, убоялся, гад, дисциплинарного взыскания, только ссыкнул на меня, два дня я вылизывался. В общем, крепился я до последней возможности, чтобы, кроме уже и не мальчишки, некому было меня проводить, тут важно, чтобы все в точности соблюсти. И вот уже ничего у меня не работает – не нюхает, не видит, не переваривает, а только пухнет и болит очень, мочи нет как болит, у-у-а-у. Все правильно, пора. И берет меня дружок мой последний, дружок, дружок, сколько вместе бегали, да смеялись, да гавкали весело, – вон руки-то дрожат и губы трясутся протабаченные, и везет на Нагатинскую, в лечебницу, финишную прививку вколоть, чтобы не мучился я больше и всех своими стонами и вздохами не умучивал. Вкололи, в сетку завернув, чтоб не дергался, вдохнул я последний раз и слышу – идет мальчишечка мой по коридору и воет, вполголоса так, а воет, и я слышу. Все, приняли сигнал и зарегистрировали.

Так, все с определителем, определили? Понял, жду распределения, варианты прикидываю. А долго ждать-то? Как, не понял? Пу-ф-ф…

Что за запах, что за запах, не разберу никак? Родители мои, хвостатые-ушастые-неслужебные, куда ж меня? Да я же кот!!! Вот удружили командировочкой, радетели-старатели в канцелярии вышестоящей! Это вот как надо понимать – «был псом»? Однако… А кто же это меня от мамки теплой волочет за пазуху? Ну-ка, ну-ка, сейчас сфокусирую, глаза еще несогласно работают, да понюхать, понюхать… Табак, табак, остатки лосьона после бритья утреннего и выдох коньяка вчерашнего, резинка «Даблминт», так, так, рубашка еще свежая, а я – под пиджак, – мама моя многодетная, это ж тот мальчишка давешний! Привет тебе, приятель, мр-р, мр-р… Здоровый какой, да толстый, пыхтит, – волнуешься, что ли? Да не бойся, мурр, не задавишь ты меня своей одежей, мне еще – долго. Стоп. Это что же – теперь мне его провожать? А он же не старый вроде, а? Что, что? Действовать по обстоятельствам – отпуск за усердие в службе? Ладно – мяу, так и быть.

Хорошо все же, что речь у нас разная, а то преступил бы я служебный долг, рассказал ему неположенное. Хотя, заглядывая ему в глаза, когда он только проснулся и не напялил стекла свои дурацкие, вижу, вижу – он и так догадывается. Да и не воют коты, не умеют. Давай-давай, поднимайся, ну, мья-у-са пора съесть. Мр-р-р…

Бедная Лена

Первые числа сентября в Подмосковье. Если не захолодает резко, если не будет мерзко мокро от несохнущего асфальта и крупных холодных капель, трассирующих очередями с коричневых до черноты обвисших ветвей, если сволочной северо-восточный ветер из Вятки не заставит искать неизвестно где скрывающиеся с зимы перчатки, если, коротко говоря, погода не очень плохая, то она очень хорошая. В любом варианте. Теплое еще низкое солнце из-под редких тучек, вянущие листья кружат голову запахом, цветом и изысканными доказательствами обоснованности теории тяготения, башмаки весят больше налипшей на них земли, амбре далеких коровников вызывает буколическое умиление. Это как вариант. Числа им нет и все они весьма основательно запечатлены. Так что можно условиться, что в начале сентября 1976 года погода в Подмосковье стояла хорошая с нечастым дождем, и все понятно.

Битва за урожай была неотличима от предыдущей, только мы еще этого не знали. Как и в любой битве, командиры частей требовали подкреплений, клятвенно и коленопреклоненно заверяя, что вот еще немного, еще чуть-чуть и победа, как полагали гайдаровские буржуины, совсем уже будет нашей. «За НАШУ победу», как в «Подвиге разведчика», который Штюбинга навеки оставил болваном, а щетину – так и не превратившейся в золото, эти самые командиры ежевечерне ужирались до полусмерти, имея в виду победу в социалистическом соревновании. Рядовые бойцы старались во всем на них походить, – надо же с кого-то брать пример, так что подкрепления требовались и требовались. Родина бросала в бой за миллионы пудов и тысячи тонн пригодного в пищу всех, кто не смог уклониться под благовидным предлогом. Под неблаговидным уклоняться не рекомендовалось, было чревато. Многие и не возражали. Пара недель на свежем воздухе при посильном труде, безвозбранном принятии на грудь, доступных коллегах и сговорчивых деревенских – вполне себе ничего.

Ни до 76-го, ни после него первокурсников нашего пединститута имени Крупской в колхоз не посылали. До – хватало подкреплений и без них, после – опасались. За кормовую свеклу, морковь, капусту и прочий картофель бились второй, третий и четвертый курсы. Пятый использовать было невозможно – благовидные предлоги типа беременности, хронического цистита и «пошли на хер, больше не поеду» были почти у всех. Но в 76-м кто-то из областных командиров, наверное, испил круговую братину с нашим ректором. «Артиллеристы, Сталин дал приказ», «Дан приказ ему на запад» и другие веселые песенки схожего содержания перекликались в моей довольно пьяной голове целый день 1 сентября, потому что 2 сентября на разваливающихся от всепогодного использования автобусах «Львiв» мы отправились в колхоз. По старой Рязанке, миновав Бронницы и еще километров десять чудных пейзажей, пятьдесят девиц и шестеро разнополых юношей добрались до привлекательного даже своей незатейливостью старого коровника, чьей-то усердной заботой преображенного в казарму из двух отделений – на 150 (ж) и 15 (м) рыл соответственно. Плюс комната командира, его зама и комиссара. Командир и зам были сильно пьющими студентами, комиссаром – девочка-би Валя. К востоку от коровника вольно располагался заброшенный вишневый сад, но шуток на эту тему никто не шутил, вполне хватало других поводов. Прибытие следовало отметить, поприветствовать (напоить) ранее прибывших и толком познакомиться. Программа была перевыполнена, то есть похмеляться было нечем. Глубокой уже ночью при свете одинокой лампочки у входа, почти уже в вишневом саду, продолжали знакомиться человек десять самых любознательных. Из пугающей с непривычки сельской темноты вынырнул некто мужского пола и, ухватив за локоть ближайшее женское обличье, выдохнул сакраментальное: «Слышь, пойдем в кусты». The answer was negative. «Ну и ладно, пойду один», – угрюмо обронил незнакомец.