Я — ярость - Делайла Доусон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Элла переходит на бег, стараясь поскорее убраться оттуда, и добегает до массажного кабинета «Красный лотос». Говорят, здесь женщины торгуют собой, а неотесанные мужчины приходят сюда за «счастливым окончанием», и здесь ничуть не более безопасно, чем у магазинчика Большого Фреда. Ботинки скользят на гравии под навесом, и чей-то грубый голос спрашивает:
— Заблудилась?
Элла бежит.
Она бегает не очень хорошо — и это еще мягко сказано. Тот месяц занятий по абонементу «Персональный фитнес», когда тренер заставлял их пробегать по полтора километра трижды в неделю, был, вероятно, худшим месяцем в ее жизни. И все же Элла бежит, пока дыхание не пропадает окончательно, и тормозит под уличным фонарем, чтобы хоть чуть-чуть перевести дух. Она возле большого красного амбара на углу, раньше тут была лавка для местных: они продавали свежие продукты, молоко, дорогой мед, а еще сюда подъезжали грузовики, полные еды, латиноамериканской музыки и спутанных рождественских гирлянд. Однажды они с мамой и Бруклин стояли за одним из этих столиков и ели кукурузу на палочках — но весь этот домашний уют сгинул. Как и большинство малых бизнесов, он почти успешно поборол эпоху ковида и окончательно сдался, когда настало время Ярости. Они все еще не возобновили торговлю — и не факт, что возобновят. Одинокий фонарь освещает ряд засохших помидорных кустов перед домом, а проволочные оградки походят на маленьких призраков.
Господи боже, когда ты один на улице ночью, то все кажется жутким.
Элла возобновляет шаг, постепенно ускоряясь. Она снова в жилом районе, но это Флорида, так что большинство людей предпочитают жить в отгороженных кварталах. Собаки лают на нее сквозь щели в живой изгороди, потом мимо с визгом проносится грузовик, едва не доведя Эллу до сердечного приступа. Она еще никогда не ходила так, а сейчас была просто вынуждена добираться пешком. Ее семья во всем полагается на автомобили (за исключением того, что в этот самый красный амбар за фруктами, кукурузой и лимонадом они ездили на гольф-каре). Идти — это так небезопасно, так беззащитно. Она идет и ощущает себя крошечной и слишком медлительной.
А еще — до странности, до дикости живой.
Она чует все: бассейны, собак, бродячего скунса, плохо спрятанную травку, розы; может по запаху различить сосны, апельсиновые деревья и дубы. Где-то воздух горячий, а возле озер и прудов — прохладный и влажный. Она идет мимо чьих-то окон и слышит музыку, а где-то (к несчастью соседей!) репетирует в гараже очень паршивая группа (от этих звуков Элла даже вздрагивает). Она перестает думать о себе как о чужаке и захватчике и воображает, что она дикое животное, слоняющееся по округе. Это помогает переосмыслить все: она не посторонняя, а часть этого мира.
Наконец-то их район. У них нет охранника в будке, зато есть кодовый замок на воротах и на калитке для пешеходов. Элла набирает номер, который остается неизменным уже лет пять (хотя подразумевается, что его должны менять каждые три месяца) и с облегчением выдыхает, когда двери распахиваются.
Наконец-то она в безопасности. Дома.
Ну, если не считать… дома ведь никогда не было безопасно.
Тем не менее чувство приятное, пусть и насквозь фальшивое. Чувство, что ты принадлежишь этим местам.
Дойдя до дома, Элла натягивает капюшон и перебегает из тени в тень. Свет не горит, дверь гаража закрыта. Папиной машины нет. Хонда Эллы стоит на траве, возле баскетбольного кольца — в том же состоянии, как и когда она ее оставила. Она достает брелок, но потом вспоминает, что при открывании сигнализация издает громкий звук. Шуметь Элле совсем не хочется, так что она выбирает на брелке металлический ключ, которым так редко пользовалась.
Добравшись до клочка азалий на подъездной дорожке, Элла замирает и старается удержать голову холодной. Да, папа, скорее всего, пьян и зависает у себя в «пещере» или уже спит в постели, но возможно, что он расслабленно курит сигару в джакузи на заднем дворе или смотрит новости допоздна. Она не чувствует мерзкий сигаретный дым (который мама каким-то образом уничтожала во время стирки) и не слышит ни единого звука. Должно быть, так чувствует себя мышь: маленькая, уязвимая, затравленная, принюхивающаяся, щурящаяся от света и прислушивающаяся так напряженно, что можно почувствовать, как дрожат волоски на ушках. Хищник близко. Возможно, он наблюдает за ней. Сердце выбивает неровное стаккато, а руки и ноги покалывает.
Сейчас или никогда!
В одну стремительную перебежку, двигаясь на цыпочках, Элла добирается до машины и возится с неудобным металлическим ключом, пытаясь в темноте попасть в замочную скважину. Ничего не видно, приходится достать телефон и посветить себе, чтобы отыскать эту чертову щель и провернуть ключ в замке. Когда дверь со скрипом открывается, Элла вздрагивает, бросается на сиденье и запирается изнутри.
Теперь она в большей безопасности. По крайней мере, отцу придется выбить стекло, чтобы добраться до нее.
За кратким облегчением следует вспышка реальных мыслей: отец вполне может выбить стекло, чтобы добраться до нее. Чтобы причинить ей боль.
Нет времени на странные и бесполезные мысли! Элла нажимает на кнопку и благодарно вздыхает, когда машина заводится: слава богу, она заправилась до того, как началось все это дерьмо. Улучив момент, она протягивает руку и залезает в сумочку, лежащую на полу. Нащупывает там бумажник и толстую пластиковую коробку, в которой таблеток хватит на три месяца. Теперь у нее есть даже ее «Нинтендо»[20], правда без шнура питания. Рюкзак и ноутбук должны быть в багажнике, да и «экстренную сумку» с вещами проверять нет смысла: у отца нет ключей от ее машины, ведь несколько месяцев назад она без его ведома выкрала их из ящика его стола.
Все, что требуется, чтоб ощутить, что мир хоть немного приходит в норму. Элла победно улыбается, хотя не улыбалась вот уже несколько недель.
Теперь нужно возвращаться к бабушке.
