Жизнь творимого романа. От авантекста к контексту «Анны Карениной» - Михаил Дмитриевич Долбилов

и в писании, Толстой оставил героев в следующих позициях под вечер дня красносельских скачек: Вронский терпит фиаско в заезде, к которому готовился так увлеченно; Каренин по пути с ипподрома выслушивает признание Анны и, под маской официальности, скрывающей душевную боль, выдавив из себя просьбу соблюдать «внешние условия приличия», уезжает в Петербург; Анна, еще не успев осознать возможные последствия своего признания и обещания Каренина принять «меры, обеспечивающие мою честь» (204/2:29), страстно ждет ночного свидания с Вронским, благо падение с Фру-Фру обошлось для того без серьезных травм. Кити Щербацкую и Константина Левина пауза в печатании застает в момент их почти состоявшейся встречи тем же — первым по календарю романа — летом: она возвращается с вод в Россию и едет погостить в имение сестры; он предается на стогу свежего сена мечтам об опрощении и сближении с народом, которые рассеиваются — о чудо совпадения! — при виде Кити, именно в то утро едущей со станции (финальный момент апрельского выпуска [263–264/3:12]).

Моя оговорка о первом — общем для всех персонажей — лете не случайна. С началом сериализации течение романного времени, которое в авантексте кое-где варьируется от редакции к редакции даже для отдельного звена действия, стало строже соразмеряться с внутренним календарем (см. схему 1 на с. 40). При этом, однако, превратности черновых редакций увековечивались порой в ОТ в форме диссонансов и алогизмов. Один из таких случаев заслуживает упоминания и обсуждения именно здесь, ибо он, в свою очередь, отозвался в реконструкциях общей хронологии АК, важной для нашего анализа динамики темы брака и развода:

То, что почти целый год для Вронского составляло исключительно одно желанье его жизни, заменившее ему все прежние желания; то, что для Анны было невозможною, ужасною и тем более обворожительною мечтою счастия, — это желание было удовлетворено (146/2:11).

Таково вступление к сцене разговора между любовниками, происходящего после их первого соития. Именно этой сценой на повышенно драматической («Все кончено, — сказала она. — У меня ничего нет, кроме тебя» [147/2:11]) и одновременно интригующей ноте, как это умел делать Толстой, завершается февральский выпуск АК[630]. Категорическое «почти целый год» производит впечатление точной разметки календаря, и некоторые из авторитетных исследователей романа понимают это обозначение срока буквально. Согласно прочтению, восходящему к лекциям В. Набокова, зимние главы Части 2 катапультируют Анну и Вронского, а с ними и Каренина в следующий год по календарю романа, оставляя вторую чету — Левина и Кити — далеко позади себя на оси времени, пусть даже повествование о той и другой паре ведется и дальше в смежных главах каждой очередной части романа[631]. Не касаясь здесь перекликающегося с этой интерпретацией остроумного наблюдения о разнице в самом ритме повествования между главами об Анне и Вронском (прерывистость; разъединенные между собой, но насыщенные действием отрезки времени) и о Левине и Кити (размеренность; охват нарративом не дней, а недель и даже месяцев в этой серии глав), я представлю аргумент в пользу мнения, что пресловутое «почти целый год» в ключевой сцене не означает десинхронизации сюжетных линий в этом месте романа[632].

Вопреки кажущемуся бесспорным сообщению срока, прошедшего со дня знакомства будущих любовников до их первой плотской близости, повествование в ОТ фактически ничем другим не подтверждает такой хронологии нежданно вспыхнувшего, страстного романа. Нет никаких косвенных, а потому — с точки зрения мимесиса — самых убедительных маркеров такого хода времени, чтобы в промежуток между возвращением Анны из Москвы в Петербург (1:31) и чаепитием, где она перестает скрывать от Вронского свое влечение к нему (2:7), «провалился» десяток месяцев. Напротив, ряд сюжетных деталей и ненавязчиво хронометрирующих примет, разбросанных по разным главам, указывает на то, что в повествовании в Частях как 2‐й, так и 3‐й для Анны и Вронского течет все тот же, первый, год, в котором они становятся любовниками не позднее середины весны.

На той самой встрече за чаем, вскоре после которой рушится последний разделявший их барьер, Анна еще пытается укорить Вронского известием, что «Кити Щербацкая совсем больна» (136/2:7). Очевидно, что события, описанные в Части 1, случились лишь полтора или два месяца назад, в зиму, что еще длится[633]. Это становится еще очевиднее из заключительного абзаца главы: Вронский, добившись молчаливого признания Анны в любви к нему, едет домой, «счастливый сознанием того, что в нынешний вечер он приблизился к достижению своей цели более, чем в два последние месяца» (139/2:7)[634]. Безоглядное сближение, как можно предположить, приурочено к отъезду Каренина: «с открытием весны» (под чем в данном случае надо понимать конец апреля — начало мая) тот уезжает из Петербурга «на воды за границу поправлять свое расстраиваемое ежегодно усиленным зимним трудом здоровье» и возвращается только в июле (193/2:26). Именно тогда, в середине лета, в самый день скачек, Вронский узнаёт от Анны о ее беременности (181/2:22). Среди зрителей на скачках мы видим беззаботного Стиву Облонского (187/2:24; 200/2:28), который еще в начале лета посылает из Петербурга письмо Левину — оно «дойдет» уже в начале Части 3 — с просьбой навестить Долли, проводящую с детьми лето в имении, еще не пущенном по ветру мужем (245/3:6; 247/3:7). В своей персонажной функции связного между главными сюжетными линиями Облонский удостоверяет, что петербургское лето Анны и Вронского и деревенское лето других героев в Части 3 — это первое лето по календарю АК. Эта хронология линии любовников выдерживается и в том сегменте романа, который был выпущен уже в начале 1876 года, — втором «сезоне». Достаточно напомнить, что роды Анны, в согласии с предыдущим развитием событий, приходятся на середину зимы — следующей, второй для всех персонажей романа, зимы (4:17)[635].

К какому же темпоральному плану повествования надо отнести «почти целый год» обуздываемого взаимного вожделения? Обращение к генезису этого фрагмента позволяет поставить вопрос иначе. Единственной сохранившейся рукописью, соответствующей главе 11 (а также 10‐й) Части 2 ОТ, является черновой автограф, который заключает в себе исходную и следующую за нею версии сцены с новоявленными любовниками. Вот как первоначально читался интересующий нас зачин:

То, что почти год для него составляло одно, исключительно одно желанье его жизни, заменившее ему силу жизни, — желанье это то, что для нее составляло мечту обворожительную, недостижимую по своему счастию, — это желанье было достиг[нуто] удовлетворено[636].

Помимо любопытного разночтения: «почти год» в автографе и «почти целый год» в ОТ, — для осмысления этого места имеет, на мой взгляд, значение ход времени самого автора. И нижний, и верхний слои автографа датируются концом зимы — первой половины весны 1874