Жизнь творимого романа. От авантекста к контексту «Анны Карениной» - Михаил Дмитриевич Долбилов

подверженной иллюзии яркого света, не могла не оказать влияния. Окончательно решить, что же будет делать Анна с первым каренинским предложением развода, которое уже в самой ранней редакции приходилось на кульминационные главы (будучи и само компонентом кульминации), Толстому предстояло раньше, чем когда он достигнет на новом витке «суицидных» сцен.

Фигура Анны, импульсивно, иррационально пренебрегшей согласием мужа на развод и устремляющейся к последней черте, предвосхитила и выбор, который автор при доработке заключительных глав кульминационной Части 4 в 1876 году сделает в пользу сюжета без состоявшегося развода, и то, как этот выбор в качестве решения героини: «Я не хочу развода» — будет обставлен в сцене воссоединяющихся любовников. Это и был один из связанных с ДЖЦР экспериментов. Нарисованная в обгон многих и многих блоков романа пробная картина Анны накануне самоубийства развивала версию темы развода, альтернативную ранней редакции. Главное же, она создавала плодотворное напряжение в генезисе текста, заострив вопрос о том, как именно героиня откажется от развода, во много более ранней точке действия, в сцене, которая еще долго будет ждать доработки. Пока же это не произошло, сама тема развода прирастала в генезисе текста новыми сюжетными и мотивными ассоциациями. Последуем за нею, прежде чем вернуться к кульминационной сцене романа.

Глава 3

ДИЛЕММЫ РАЗВОДА, КАРЬЕРЫ, САМОУБИЙСТВАВЛАСТЬ АВТОРА И ВОЛЯ ПЕРСОНАЖА

Начавшаяся в апреле 1874 года работа Толстого над корректурами Части 1 дожурнального набора (чему в предыдущей главе мы уделяли внимание в связи с датировкой Дожурнальной цельной редакции и с эволюцией образов братьев Левина) шла с переменной интенсивностью. В конце июля, через несколько недель после чтения и бесед в Ясной Поляне, автор писал Страхову: «[Т]о, что напечатано и набрано, мне так не понравилось, что я окончательно решил уничтожить напечатанные листы и переделать все начало, относящееся до Левина и Вронского. И они будут те же, но будут лучше. Надеюсь с осени взяться за эту работу и кончить»[616]. (Отметим, что за персонажем, который в сохранившихся экземплярах весенних гранок еще именуется — то был «рецидив» раннего варианта фамилии — Удашевым[617], к середине лета бесповоротно закрепилась фамилия Вронский.) Эту переделку «начала» — не коснувшуюся, впрочем, основ сюжета и характерологии, как они оформились в наборной рукописи и правке первых гранок, — автор успел завершить в главных чертах еще летом: к началу сентября в типографии были не только набраны, но и сверстаны пять печатных листов текста Части 1 — фрагмент, кончающийся посреди сцены вечера в гостиной Щербацких, после несчастливого признания Левина Кити[618].

Осень, однако, прошла менее плодотворно для АК. Съездивший в августе в самарское имение и окунувшийся там в хозяйственные хлопоты, Толстой по возвращении выправил пятый из названных листов верстки, присланный из типографии, а вот продвигаться дальше мешкал, вновь занявшись народным образованием и педагогикой сразу по нескольким направлениям. «Тот Толстой, который пишет романы, еще не приезжал, и я его ожидаю не с особенным нетерпением», — иронизировал он в письме Фету[619]. Спустя почти два месяца, в начале ноября, он извинялся перед Страховым, который настоятельно предлагал свою помощь в вычитке корректур: «А еще виноват, что не посылаю корректур романа. Не могу и не могу за него взяться»[620]. Со своей стороны Страхов, как и летом, старался вселить в автора творческий азарт. Прочитав присланные ему пять листов верстки[621], он горячо хвалил те самые сцены, которые — он мог знать об этом от автора — появились впервые или установились в одной из имевшихся прежде альтернативных версий уже накануне сдачи Части 1 в набор (и продолжали шлифоваться в корректурах): «Какая прелесть — сцена объяснения в любви Левина! Ученый разговор брата Левина — тоже бесподобно! Как всё это свежо, ново и бесконечно правдиво и тонко!»[622] (Упор на Левина естественен уже потому, что сверстанный текст не доходил до первой сцены с Анной.)

Возобновить прерванную работу Толстому удалось не раньше декабря, когда он отказался от плана издания АК сразу книгой и договорился с Катковым о сериализации романа в «Русском вестнике». Выплаченный Катковым гонорар в 20 тысяч рублей, из небывалой расценки в 500 рублей за печатный лист[623], соответствовал тому самому листажу, который Толстой еще в мартовском письме Страхову упомянул как ожидаемый[624]. Это конкретизировало обязательства и автора, и издателя, как того и хотел Толстой, нуждавшийся на тот момент не только в деньгах («Необходимо надо купить землю, округляющую именье <…>»[625]), но и во внешнем стимуле к продолжению и завершению начатого. Он писал Страхову 23 декабря:

Я отдал (на словах) роман Каткову, и ваш совет отдать заставил меня решиться. А то я колебался. Все занимаюсь Азбукой, Грамматикой и школами в уезде и не имею духа приняться за роман. Однако теперь уже необходимо, так как я обещал[626].

В силу разницы шрифта и формата набор и верстку для журнальной публикации надо было начинать заново, и, чтобы успеть напечатать первую порцию текста в январском номере 1875 года, Толстому в самом деле следовало спешить, тем более что даже в сверстанный ранее текст он не мог не вносить новой правки. Вместе с книжной версткой оставлена была и идея об участии Страхова, жившего в Петербурге, в держании корректур, которые теперь надлежало возвращать в московскую типографию к сроку выхода соответствующего журнального номера. С этого времени непосредственная работа над романом стала подчинена поступательному, выпуск за выпуском, ходу сериализации — и, разумеется, протяженным перерывам, неизбежным при сложном отношении Толстого к своему детищу.

1. Сериализация романа и ход времени в нем

Ближайшим результатом напряженного труда Толстого летом 1874 года и с конца того же года до середины весны 1875‐го стал первый «сезон» журнальной публикации[627]. С января по апрель 1875 года в четырех номерах «Русского вестника»[628] увидела свет завязка еще далеко не дописанного романа — от обреченного стать афоризмом зачина «Все счастливые семьи похожи друг на друга <…>» вплоть до того рубежа внутри Части 3, который в позднейшем книжном издании пролегает между главами 12‐й («левинской») и 13‐й («каренинской»). (Разбивка на журнальные выпуски существенно отличалась от деления на части[629]; в свою очередь, журнальное деление частей на главы отличается, хотя и в меньшей степени, от такого деления в ОТ, более дробного: упомянутая рубежная глава в журнальной публикации была 10‐й, а не 12‐й.)

Перед долгим перерывом в сериализации, как