Белая лестница - Александр Яковлевич Аросев

Я сейчас сама пойду переговорю с их родителями.

— Целую ручки. Низко кланяюсь. Спасибо. Но оставьте, не надо. Я боюсь. Я бы сам давно… Но, знаете, донесут еще на меня, что я контрреволюционер. Разве это трудно? Тем более ведь я генерал…

— Ага…

Глаза Насти совсем разошлись в разные стороны.

Генерал смотрел ей в переносицу и вдруг подумал: «Царевна Софья». Но тут же возразил себе: «Нет, Софья была не косая».

— Как? — удивленно спросил генерал, стараясь понять суть ее вопроса. — Разве вы, вы, революционерка, не верите в нашу революцию?

— Верю, — твердо и серьезно ответила Настя.

Генерал обрадовался такому ответу, ибо всякий другой ему был бы менее понятен и взволновал бы его.

— Ну то-то же, то-то же. А я было подумал…

— Оставим это, — перебила его Настя, — я пришла ведь к вам, собственно, по делу. Разрешите мне оставить у вас некоторые бумаги, письма моей матери и прочее. Я уезжаю из Москвы далеко-далеко. Для одного дела. Мало ли что может случиться. Если разрешите, я вам сегодня вечером занесу…

«Ох, какая косая», — подумал про нее генерал.

«До чего люди в старости глупеют», — подумала Настя, глядя прямо в недоумевающее лицо генерала.

— Пожалуйста. Господи, какой тут может быть разговор? Только… имейте в виду, у меня теперь остались лишь два друга: независимость и спокойствие. Если ваши бумаги лишат меня их… Вы понимаете?

— Даю вам честное слово.

— Ну, ну, ну. Хорошо. Ладно. Несите ваши бумаги.

Ах, как хотелось бы генералу теперь узнать, куда едет Настя, зачем. Проклятая деликатность не дает возможности спросить.

Настя размашистым жестом поцеловала генерала в лоб.

— До свиданья.

— Жалко, жалко… Так скоро, — генералу было от души жалко расставаться с Настей. — А то бы… Я бы угостил. Правда, одна только картошка, да и то вчерашняя… Ну, морковного чайку, можно было бы…

Настя потуже повязала капор и вышла из комнаты, сопровождаемая генералом.

Проходя через столовую фабриканта Копылова, Настя застала все семейство за завтраком. На стол были поставлены дышащие паром и маслом котлеты. Володька и Нюра доедали куриный бульон. Сами хозяева с салфетками на груди и с лоснящимся румянцем на щеках только что приготовились вкушать.

— Так, по-вашему, солдат всегда прав? — спросила Настя уже в передней.

— Где русский солдат — там дух свят.

— А чем кончится наша революция? Вы давеча заикнулись…

— Кончится, милая моя, монархией.

Сказал он это, а Насте словно пахнуло в лицо запахом могилы и меди вместе. Запах этот шел от засаленного его мундира и медных пуговиц на нем.

— Но только, — сказал совсем тихо генерал, приотворяя парадную дверь, — но только не царской, а народной.

И седоватые кудряшки на висках генерала показались Насте рожками дьявола.

Едва она захлопнула дверь, как до ее слуха донеслось:

Генерал, генерал,

Пташечка, кинареечка

Жалобно поешь…

И Настя подумала: «Почему же духовной пищей этих детей сделалось издевательство?»

РЕВОЛЮЦИОНЕРЫ

— Кого там они взяли на автомобиле у почтамта? Видал? — спрашивал Голубин, стоявший с отрядом по Мясницкой, у солдата, бегущего с той стороны.

— Кого-то из наших, из большевиков. Не разобрал хорошенько.

Солдаты небольшого отряда жались к высоким домам по Мясницкой, изредка высылая разведчиков. В отряде был и Андронников. Посмотрев долго и пристально вдоль Мясницкой, он скомандовал:

— Приготовляй винтовки, ребята! Вон, вон там у третьей тумбочки они ставят пулемет.

— Тра-та-та-та, — ружейный и пулеметный огонь затрещал со стороны отряда Андронникова.

— Тра-та-та-та, — ответили только ружейным огнем с той стороны.

— Цепями, бегом! — скомандовал Андронников.

В его отряде был один старый солдат, который подумал: «Черт знает что! И командовать-то не умеет! Ну, да все одно поняли. Бежим вперед!»

Выпустив все патроны, старый солдат залег за тумбочку и быстрым опытным движением руки вставил новую обойму.

— Тра-та-та, — трещали ружья со всех сторон.

— Вжик-вжик-вжик, — то справа, то слева, мимо ушей свистели пули.

— Това!.. — хотел крикнуть старый солдат, высунувшись из-за тумбочки. Но не докончил: опять нырнул головой за тумбочку и ударился в нее лбом, присевши на коленях, словно делая земной поклон.

Так и остался он тут коленопреклоненный, упершийся головой в тумбочку у самой земли. Минуты три шел пар от крови, и спина солдата — широкая, мужицкая — судорожно вздрагивала. А потом кровь стала багроветь и холодеть. Тело же успокоилось, застывши в земном поклоне.

— Стой, товарищи, не стреляй! Бросай винтовки! — кричал Андронников к тем, которые стреляли с враждебной стороны.

— Сам не стреляй, бросай винтовки! — отвечали с той стороны люди, отступающие вдоль стены переулка и волочащие за собой пулемет.

Андронников и те, кто были с ним, подбежав почти вплотную к своим врагам, крикнули:

— Стой, ни с места! — и все держали винтовки (Андронников, впрочем, маузер), направленные против людей, волочивших пулемет.

— Какого черта в своих стреляете? — говорил Андронников сдавшимся. — Тоже солдаты! Отправить всех их в Александровское, на Арбат.

— У нас тут раненый есть, — робко сказал молодой рыжий паренек из сдавшихся.

— Вы эсеры? — спросил Голубин.

— Мы из отряда Попова. Ничего не знаем мы, — как скомандовали, так и вышли. А что к чему — не знаем.

— Холуй! Что ты врешь-то?! — гаркнул на рыжего парня пожилой солдат с большой бородой лопатой и очень грустными голубыми глазами. Из-под солдатской фуражки виднелось правильное деревянное кружало. — Не слушай его, товарищи. Мы все эсеры и знаем, зачем и куда шли. Мы за Советскую власть, только, значит, за свободные Советы. И еще мы не согласны немецкому кайзеру руки давать, как он нас на фронте бил. А мы за Советскую власть, за самую Советскую, только, значит, чтобы не одни коммунисты при ней были.

— Эх, ты! Зипун с бородой! Мало, видать, каши ел, коли так рассуждаешь, — выступил Голубин. — Ну, да что тут! Кровь проливаете только! Голова с соломой. Давай, стройсь! Ведем их, товарищи, в Александровское!

Рыжий паренек дрожал, как в лихорадке. Все сдавшиеся выстроились и пошли под конвоем, во главе которого был Голубин. Андронников и еще трое остались, чтобы найти раненого.

Около угла солдат с благообразной бородой и печальными глазами оглянулся и крикнул Андронникову:

— Эй, ты, коммунист! А насчет крови не думай на нас. Чай, мы и сдались-то, чтоб друг дружку не бить!

Вдалеке ударило: уууххх!

Это левоэсеровская трехдюймовка открыла огонь по Кремлю.

— Где тут у вас раненый, — сказал Андронников, поднявшись на третий этаж в квартиру.

— Вы коммунисты? Комиссары? — вместо ответа спросила еще в прихожей молодая женщина, у которой глаза в темноте прихожей блестели, но не одинаковым блеском: один ярким, другой тусклым. И