По дорожкам битого стекла - Крис Вормвуд

— Очнись, нам нужно поговорить, — сказал Дани.

Макс смог лишь приоткрыть один глаз, лениво наблюдая за знакомым силуэтом на фоне окна.

— Я не думаю, что нам есть о чём говорить, — ответил он. — Это конец.

Дани не выдержал и схватил Макса за ворот футболки, приподнимая от дивана. Макс взглянул на него уже двумя глазами, но, тем не менее, его взгляд не стал более осмысленным.

— Я прошу тебя сейчас не смывать свою жизнь в унитаз! — прошипел Дани.

Макс вдруг подумал, что впервые видит проявление его злости. От голоса Дани по спине пробегали мурашки. Сознание снова уплывало куда-то, но парочка увесистых пощёчин быстро вернули Макса в сознание. Боли не было, только свистело в ушах.

Макс осалился, чувствуя как струйка крови из носа стекает по губам. Лицо быстро немело.

— Ты сам торчишь, — сказал Макс.

— Я чист уже много лет, — Дани покачал головой.

Они говорили больше часа. Макс впервые почувствовал возможность выговориться.

— Почему все, кого я люблю, умирают? — спросил он вдруг.

— Это потому что ты не хочешь, чтобы кто-то ещё тебя оставил. Твоему сознанию проще простить смерть, чем предательство.

— Хочешь сказать, что я всех убиваю?

— Нет, ты притягиваешь тех, кто должен умереть.

Дани уговорил Макса лечь в клинику. Он нехотя согласился, зная, что это ненадолго. Клиника показалась Максу отвратительной, несмотря на то, что содержание там было на высшем уровне. Голливудская лечебница для звёздных наркоманов. Пионерский лагерь для завязавших звёзд. Макс чувствовал себя, как в доме престарелых, спускаясь каждый раз в столовую в халате и тапочках. Ему не хотелось ни с кем разговаривать, несмотря на то, что со многими людьми они раньше косвенно были знакомы.

— Прекрасный день, я трезв уже месяц! — сказал сосед по столику, поднимая вверх бокал с соком.

Макс узнал в нём барабанщика одной местной группы. Они когда-то выступали на одной сцене. Сейчас его лицо светилось от напускного счастья. Макс знал, что он врёт. Здесь все врут. Эта клиника вовсе не занимается лечением наркомании, здесь просто пересаживают с героина на метадон. Это не устраняло первопричину. Макс знал, что, так или иначе, вернётся к героину. Вся эта «новая жизнь» без алкоголя и наркотиков казалась просто смертной скукой. Всё это время он был таким же лицемерным идиотом, как и все пациенты этой чёртовой клиники. Несколько лет назад Макс встретился за сценой с одним известным музыкантом, который уже двадцать лет находился в завязке.

— Каково это — быть всегда трезвым? — спросил Макс.

— ***во, — ответил тот, снимая очки. — Я адски хочу бухать, но у меня отвалились почки и сдохла печень. Не доводи до такого, чувак.

Каждый день пребывания здесь Макс мечтал о том, чтобы выйти на свободу и начать употреблять. Метадон был дёрьмом и не приносил особой радости.

Дани звонил иногда, спрашивал как дела и прочую чушь.

— Знаешь, позвонил бы ты Герману. Попросил бы у него прощения. Он что-то стал совсем плох в последнее время. Он, конечно, пошлёт тебя, но думаю, после смилоствится. Он просто не может сам сделать первый шаг к примирению. Но я уверен, что вам обоим это нужно.

— Только Германа мне сейчас не хватало, — ответил Макс. — Есть вещи, которые невозможно простить.

— Просто он превратил нашу группу в дерьмо. Идёт на поводу у своего хуя.

— Успокойся. Пусть трахает, кого хочет.

— Но я не вижу в Эйдене ни тени твоего таланта.

— Мне наплевать.

Макс положил трубу и окунулся вновь в больничную рутину наркологической клиники.

Он отчаянно симулировал нормальность, чтобы как можно скорее выйти на свободу. У него были большие планы на счёт своего дальнейшего будущего.

В день выхода из клинике в Лос-Анджелесе стояла непривычно мрачная погода. В сером небе парили чёрные птицы и пожухлые пальмы раскачивались на ветру. Мусорные пакеты пакеты летали вдоль обочины как перекати-поле. Океан бурлил серыми волнами.

«Пора сваливать отсюда», — подумал Мас проезжая в отрытой машине по побережью.

Пыль застилала глаза.

Первым делом он пристроил собак соседям и занялся продажей дома. У него больше не было сил жить в обители прежнего счастья. Макс подумывал о том, чтобы вернуться в Лондон, но остановился на полудикой Луизиане. Он быстро отказался от идеи с шумным Новым Орлеаном, когда наткнулся на колониальный особняк среди болот, к тому же его цена оказалась подозрительно низкой, здесь в США это намекает на то, что в доме кого-то убили. Американцы весьма суеверны. К тому же в доме имелся большой подвал из которого можно оборудовать студию. Пять лет назад в этом доме случилось групповое самоубийство трёх человек, причина оставалась неизвестна. Именно поэтому никто не хотел покупать дом, где на стенах всё ещё виднелись пятна крови. Это повлияло на решение Макса приобрести этот особняк. В дальнейшем он думал заняться коллекционированием проклятых вещей. Этот дом стал бы музеем смерти, дырой в ад.

Макс приобрёл коллекционное ружьё времён гражданской войны. Он тешил себя мыслью, что это для красоты, а не ради самоубийства. Хотя вынести себе мозги из такого ружья совсем не грех. Он не Курт Кобейн, чтобы стреляться из дешёвого обреза в гараже. Макс был эстетом.

Всё, что нужно для продуктивного затворничества. Работы по обустройству логова шли на удивление быстро.

Всё это время Макс жил в центре Нового Орлеана, выходя их дома лишь с наступлением темноты. Ему хотелось как можно меньше сталкиваться с людьми. Правда, периодически чёрные парни с белёсыми глазами пытались продать ему героин. Макс отмахивался, зная, что ещё не время. Он знал, что на нём и раз и навсегда осталась печать наркомана, помогающая «своим» быстро опознавать его. Всё городское дно вилось вокруг него. Он искал смерти на этих зловонных улицах, но она лишь трусливо наблюдала издалека.

Когда приготовления были закончены, Макс вернулся в своей новый дом, призванный стать его убежищем и склепом. Наконец-то он мог творить ту музыку, которую всегда хотел. И никто ни стоял над душой, ни Герман, ни продюсеры. Максу было всё равно станет ли этот альбом продаваемым или нет, но уж точно будет лучше во всей его карьере. Это просто возможность развернуться и расправить крылья в своём последнем полёте. А о том, что будет дальше, Макс старался даже не думать. Когда работа будет закончена, ему будет уже нечего делать в этом мире. В этом альбоме он собрался рассказать свою историю, всю от начала и до конца.

Проснувшись утром в одной постели с Эйденом, Герман с ужасом осознал, что это просто секс и ничего больше. Он никогда не видел ничего плохого в «просто сексе», но здесь же всё оставалось плоско и скучно. У них действительно не было ничего общего, кроме музыки и постели. Эйден был слишком податлив и мягок. Он делал всё, что хотел Герман. Эйден встал с кровати и принялся ходить по комнате. Похоже, его до сих пор не отпустило после вчерашнего.

— Я — принцесса уродливого города, — сказал он, оглядываясь по сторонам.

Герман схватился за голову. Она болела уже несколько дней кряду. Сейчас опухоль начинала тревожить всё сильнее. Смерть уже плясала на струнах его гитары. Скоро это всё должно будет кончиться. Удалось купить немного морфия для облегчения своих страданий. Герман не доверял официальной медицине. Один укол помог боли отступить. Прописанные анальгетики уже не помогали ему. Эйден прилёг рядом и принялся ласкать Германа своими невесомыми прикосновениями. Ему было всё равно, он почти не спал, видя сны наяву.

Невыносимо хотелось видеть Макса, но гордость была дороже. Герман даже не стал останавливать Дани, когда тот изъявил желание уйти. Он просто промолчал, хотя сердце разрывалось от боли. Дани был его правой рукой, домашним демоном-псом, чем-то жутким, но безумно добрым. Герман не знал, что делать, когда все любимые люди оставили его. Группа продолжала жить в новом составе, однако эта жизнь всё больше напоминала кому. Герман торопился успеть всё до того, как смерть окончательно приберёт его в свои лапы. Всю свою жизнь он словно репетировал уход.

Теперь всё, что осталось, это боль с тонкой прослойкой кайфа. Бесполезно что-то менять, бесполезно лечиться. Герман решил, что умрёт один, и никто уже не будет держать его за руку. Ему также оставалось непонятным, с чем связан уход Дани. Это было последней каплей предательств на голову Германа. Ему не хотелось никому верить. Он всё ещё пытался спасти полуразложившийся труп своей группы, пусть хоть что-то будет жить после его смерти. Только все прошлые победы кажутся ничтожными перед пустой жизнью без любви.

Он согласился дать интервью, понимая, что другого шанса сказать всё у него уже просто не будет. Нужно было пролить свет на уход Макса и многие другие вопросы. Он принимал журналистов в своей квартире, давая им полностью насладиться всем ужасом своей коллекции.