до одурения носились и играли в «казаки-разбойники», не осталось ничего — одна трава). Дальше по Пролетарской, завернув на Октябрьскую — увидеть свою любимую библиотеку с чудными «луковками» наверху, но — от нее не осталось и следа — на ее месте был пустырь). Передать, что я почувствовала в этот момент, нет сил. Несусь дальше к Волге — та же забетонированная неприглядная набережная, но — моя любимая Волга — огромная, спокойная, с легким бризом и — на воде качается алый парус (в мое время парусников никогда не видела — только лодки). Я задерживаюсь на 10 минут (с собой термос с кофе и бутерброды с сыром — кофе почему-то расплескался и бутерброды оказались мокрыми — ну, ничего, все съела). Впереди — наша 4-я школа. Такая же величественная из красного кирпича. Меня не хотят пускать (ремонт). Сжалились. Несусь на наш 4-й этаж в наш класс (10 б). Сюрприз — это уже не класс, а библиотека. Разговорилась с библиотекарями (из всех учителей работает только «англичанка», только что ушла домой). У меня был ее домашний телефон, как и телефон одного моего одноклассника (заранее сумела найти по справке). Но позвонить тогда никому не решилась (решилась позвонить учительнице только семь лет спустя, разговор был странным: она никого из наших одноклассников не помнила, кроме одного — Саши Ушакова (он хорошо учился, был влюблен в нашу одноклассницу, но брак оказался очень неудачным) — он умер от онкологии — вообще, по ее мнению, что можно помнить 35 лет спустя (?), и при этом — ни одного вопроса о том, как сложилась наша с сестрой судьба, правда, в контексте разговора, когда она сказала, что знает, что я преподаю английский, я вскользь сказала, что и психологию тоже, что защитила кандидатскую диссертацию по психологии — в ответ — гробовая тишина — именно в ту минуту я подумала, что хорошо, что я не захотела приезжать в прошлые годы, чтобы рассказать о своих успехах — хвастаться глупо (я это всегда знала!), со-радование, как об этом писал Ф.Ницше, может почувствовать только друг — другим это сделать невыносимо сложно, на это они не способны). Я успела на обратный автобус и приехала в свой обожаемый Волгоград вовремя. Но с тех пор Камышин уже меня никогда не отпускал! Несмотря ни на что, я поняла, что тоже его люблю, а свое болезненное к нему чувство «расшифровала» как реакцию на свои чудовищные неудачи, которые я все-таки преодолела (хотя и потребовалось целых семь лет!), а, значит, надо преодолеть и свое болезненное отношение к этому городу (но на это потребовалось уже 30 лет!). После защиты диссертации в 2004 году, возвращаясь из Самары, мы с Васюшей проехали через Камышин (у меня бешено колотилось сердце, так же бешено оно колотилось и в 1998 году, когда автобус ночью из Германии тоже проехал через весь Камышин), но именно с 2005 года мы в Камышин стали ездить регулярно (иногда и два раза в год). И всегда я испытывала жуткое волнение и радость (это были встречи не с людьми, а встречи с городом). Вообще, мои отношения с городами связаны с моими ощущениями внутренними, которые, как правило, я испытывала во время прогулок по ним, посещая какие-нибудь места (в первую очередь, книжные магазины и библиотеки), т. е. они не связаны с конкретными людьми. Иными словами, города для меня — это пространства, а не люди.
Именно поэтому полного отчуждения от города (и от других мест, где я раньше жила или бывала), не произошло. Если бы я ассоциировала города с людьми, то эффект был бы такой же, как описано в одном малоизвестном рассказе Грэма Грина «Дух безгрешности», где главный герой, попав в маленький городок своего детства, не просто испытывает сильные эмоции от воспоминаний, которых от себя не ожидал, но от — искаженной действительности своего прошлого. Но все-таки встречи с прошлым и принятие или неприятие мест, где раньше жил — абсолютно индивидуально — это хорошо описано у американского психоаналитика Стивена Гросса в его книге «Искусство жить» (2015) (неточный перевод с английского «Examined Life» — «Исследованная жизнь. Как мы теряем и находим себя»), где он пишет о своем отце, который ни за что не захотел узнать маленький город из своего далекого прошлого (в Венгрии, на границе с Украиной) — «это не тот дом, эта не та мельница», на самом деле все было то же самое, и — быстро захотел покинуть это место. Гросс объясняет это так: «места, в которых нет больше любимых нами людей, становятся для нас чужими и совершенно незнакомыми»). Но такое восприятие не у каждого человека. Там же рассказывается о женщине из Буэнос-Айреса, у которой была примерно в тех же местах деревня, в которой она родилась, но от нее ничего не осталось — только большой дуб, но она в течение нескольких лет привозила на это место сначала свою сестру, потом свою подругу, потом детей, потом внуков — и осуществляла прогулку по уже несуществующим улицам и домам, показывая места, где и что было. Индивидуальное восприятие! У кого-то — благодарное, у кого-то — отчужденное (и — даже — враждебное). В своем прошлом все места (Усть-Неру на Крайнем Севере, Камышин) я очень люблю и постоянно в них бываю (в YouТube). Моя сестра, к примеру, с которой у нас общее прошлое, никогда ничего не вспоминает и в YouТube не путешествует. Говорит, что ей это абсолютно не интересно (??!!).
Что касается самого Камышина, то его пространство (особенно после 2008 года) очень изменилось. Весь город изменился до неузнаваемости. Появилась очаровательная набережная на реке Камышинка (они ее почему-то стали называть бухтой). Плиточка выложена таким образом, что везде пробивается трава. Центральная набережная на самой Волге с 2008 года была полностью реконструирована — прекрасная, но уже сплошная, плиточка, чудные фонари (могу согласиться Василием Аксеновым, который в нулевые годы сравнивал набережную в Самаре с набережной в Ницце (не в пользу последней! — Камышинская тоже может посоперничать с набережной в Ницце!) — но ее я увидела позже — только в YouTube. Вместо утомительной дороги мимо кранового завода в советское время — около ж/д вокзала под железнодорожным полотном прорыли туннель и весь транспорт, ныряя в него, очень быстро поднимается по красивой улице (слева — прекрасные многоэтажки и некоторые дома с прелестными розовыми террасами, а справа — в двух метрах — за крутыми обрывами — течет Волга, вечером все освещается «французскими»
