Екатерина Великая. Первая любовь Императрицы - Наталья Павлищева

В Петербурге в первую же ночь после возвращения Екатерина получила еще несколько ярчайших доказательств, в какую кабалу попала. Началось все с ссоры Дашковой и Григория Орлова. Княгиня полагала, что именно она главное действующее лицо в перевороте (она, кстати, так думала всю оставшуюся жизнь, и то, что сам переворот попросту проспала, нисколько Дашкову не смущало), а посему неизменное присутствие рядом с Екатериной Григория Орлова и его вольное поведение вызывали у княгини резкую неприязнь.

Стоило улечься спать, как Екатерину разбудил поручик Пасек, тот самый, с чьего ареста и начался переворот. Оказалось, в Измайловском полку прошел слух, что три тысячи голштинцев хотели похитить императрицу, и теперь пьяные измайловцы во что бы то ни стало желали видеть матушку государыню, чтобы лично убедиться, что с ней ничего не случилось. Никакие заверения Пасека и даже Орлова не помогали. Поручик только что не на колени встал:

— Покажись им, Екатерина Алексеевна! Не отстанут ведь, штурмом дворец возьмут.

Пришлось одеваться в военную форму, выходить на балкон и долго выслушивать заверения пьяных измайловцев: «Мы все готовы за тебя головы сложить, матушка!» Хотелось крикнуть: «Поспать дайте!», но она терпела, только уговаривала верить своим офицерам.

Пришедший под утро в дым пьяный Григорий сокрушенно мотал головой:

— Не сердись, Катя. Любят они тебя, ой как любят.

— Гриша, перестаньте звать меня на людях Катей. Я императрица Екатерина Алексеевна.

Сказано строго и требовательно, даже пьяный Орлов понял:

— Понял, Ваше Величество!

— Ты не сердись, просто иначе от остальных уважения не будет.

— Да понял я, понял…

На следующий день она писала Понятовскому:

«Самый незначительный гвардеец говорит себе при взгляде на меня: это дело моих рук».

Понятовский рвался приехать, но она вспоминала ласкового Станислава Августа, оглядывалась на неистового Григория Орлова и понимала, что этого нельзя делать. Понятовский так и остался в Варшаве…

Алехан привез сверженного императора в Ропшу и вынужден был охранять там до решения его судьбы. Но у старшего Орлова были свои соображения. Он прекрасно понимал Екатерину, у которой рука не понималась подписать приговор мужу, а язык не поворачивался приказать убить. Однако совсем не моральные страдания занимали Алексея Орлова. Не зря при выходе из кабинета императрицы он посоветовал Григорию жениться на Екатерине. И не брат на престоле был нужен Алехану, а зависимость Екатерины от них.

Кто такие Орловы? Лихие гвардейцы, которым не страшны ни раны, ни боль, которые не ведали страха и были обожаемы женщинами. Но это просто гвардейцы Орловы, а что дальше? Алехан пытался поставить себя на место Екатерины. Что сделал бы человек, получи он вот так и вот такую власть? Укрепился и постарался избавиться от бывших помощников, прежде всего от тех, кто при новом положении не нужен. А по зрелом размышлении получалось, что не нужны именно они, Орловы!

Как можно привязать к себе Екатерину, пока еще есть такая возможность? Просто выдать ее замуж за Гришку не получится, слишком много найдется недовольных среди придворных, жить постоянно в осаде невозможно. Оставалось фаворитство. Но фаворит — это ненадежно, сегодня один, завтра другой… У Екатерины Гришка не первый любовник, вернется Понятовский, и Орлова прочь?

Чем можно если не навсегда, то очень надолго привязать женщину? Любовью? Она преходяща. Детьми… Но у Екатерины от Гришки есть сын, а рожден тайно, и что это его сын, не докажешь, скорее сам в Шлиссельбург попадешь. Можно венчанием, пусть не открытым, так хоть тайным. Но этому препятствие — муж.

А еще на всю жизнь привязывает… преступление. И как бы Алехан ни гнал такую мысль, она упорно возвращалась. Екатерина запретила даже думать об убийстве Петра, но что она сделает, если такое произойдет? Отправит его в крепость? Не посмеет. Даже арестовать не посмеет, сейчас все за нее и против Петра, но никто не поймет, если государыня станет наказывать героя-гвардейца, погубившего ради нее же постылого свергнутого императора, это было бы равносильно разрыву с гвардией, что смертельно опасно.

Глядя на поникшего подопечного, Алехан все чаще задумывался: что же сделает Екатерина, случись такое? Отдаст под суд или поможет скрыть следы? Если поможет выпутаться, то она навсегда с ним повязана. А если все же отдаст под суд? Суд — это гибель не только для него, но и для нее, но эти женщины непредсказуемы, решит, что совесть или память о муже дороже, и погубит всех. Так ничего и не решив, охранял свергнутого императора Алехан Орлов.

А Петр болел. Видно, из-за нервного расстройства у него сильно болела голова и случился страшнейший запор, от которого началось отравление всего организма, это привело даже к обморокам. Почувствовав колики, Петр страшно испугался отравления и немедленно потребовал к себе голштинского врача Людерса. Екатерина разрешила, понимая, что никому другому муж не поверит. Но Людерс вовсе не горел желанием сидеть с таким пациентом взаперти в Ропше.

Но его мнением не интересовались, подхватили под белы руки и привезли. Оглядев пациента и убедившись, что никакого отравления нет, Людерс просто прописал ему сильное слабительное. Через несколько часов все было в порядке.

Петр писал супруге слезные письма, умоляя вернуть ему… Лизку!

— Да что он, с ума сошел, что ли?! Я и в Шлиссельбург к нему Лизку посадить должна?

Конечно, она очень желала бы, чтоб он тихо умер, и как можно скорее, но прекрасно понимала, что любая болезнь вызовет подозрение в отравлении. Людерс объявил, что причина страданий государя геморроидальные колики, что он дал слабительное и все прошло, но даже тут нашлось немало недоверчивых.

И вдруг…

Она держала в руках серый, помятый листок бумаги и никак не могла вникнуть в суть написанного рукой Алехана Орлова. Вкривь и вкось. Пьяный Орлов каялся:

«Матушка, милосердная Государыня… Как мне изъяснить, описать, что случилось: не поверишь верному своему рабу; но как перед Богом скажу истину. Матушка!.. Готов идти на смерть; но сам не знаю, как эта беда случилась. Погибли мы, когда ты не помилуешь. Матушка, его нет на свете… Но никто сего не думал, и как нам задумать поднять руки на Государя… Но, Государыня, свершилась беда. Он заспорил за столом с князем Федором Барятинским. Не успели мы разнять, а его уже и не стало. Сами не помним, что делали; но все до единого виноваты, достойны казни. Помилуй меня, хоть для брата. Повинную тебе принести и разыскивать нечего. Прости или прикажи скорее окончить. Свет не мил; прогневили тебя и погубили души навек».

Через много лет Павел Петрович, разбирая бумаги умершей матери, нашел это письмо, дотоле никому не известное. А ведь могла бы показать, могла оправдаться….

Екатерина сидела без сил, опустив руки и глядя в стену остановившимся взглядом. Что ей делать? Обвинить и отдать под суд зачинщиков самого переворота значило подвергнуть сомнению сам переворот и ее право на престол тоже. Не наказать убийц, взять их под свою защиту — значит оказаться навсегда с ними связанной, более того, им обязанной, потому что самым трудным было не взять власть, а избавиться от императора. Конечно, никто не пожалеет о смерти постылого царя, но пройдет время, все успокоится, и ее, именно ее обязательно обвинят в этом убийстве!

Ей снова предстоял труднейший выбор, и, хотя Екатерина в душе уже прекрасно сознавала, что именно выберет, далось это тяжело, едва ли не труднее, чем сам переворот, когда она спасала собственную жизнь. Если Алехан и беспокоился, что выберет Екатерина, то зря, письмо было спрятано, официально объявлено, что Петр Федорович скончался от жестоких геморроидических колик. Россия восприняла это совершенно спокойно, умер мало кому нужный свергнутый император, тем паче новая государыня старых врагов вовсе не преследовала, никого не наказывала, напротив, приняла в услужение всех, кто служить пожелал.

Вообще, свержение и смерть Петра не вызвали осуждения даже за границей, даже у тех, кто уж никак не зависел от новой российской государыни. Обожаемый Петром император Фридрих в ответ на сообщение о событиях в Ораниенбауме только пожал плечами:

— Он позволил свергнуть себя, словно ребенок, которого отправляют спать.

Петра Федоровича похоронили в перчатках, чтобы не бросались в глаза синяки, но похоронили с почестями, все же он был императором, пусть и свергнутым, а правил всего полгода.

Единовластной правительницей, прошедшей для этого труднейший путь, стала Екатерина Алексеевна, урожденная София-Фредерика Ангальт-Цербстская.

Только она знала, чего стоили все моральные мучения, только она знала, какую цену заплатила за свое восшествие на престол, сколько вынесла и передумала за восемнадцать лет жизни в России. Свершилось: она, Фрикен, стала императрицей в огромнейшей стране, и теперь никто не мог помешать ей править, к чему она столько лет готовилась.