Рамаяна - Махариши Вальмики

А сейчас коварный сын, Раваны отправился в священную рощу Никумбхила; там приносит он жертву богу огня, чтобы заклясть свое оружие и стать непобедимым в битве. О потомок Рагху, стряхни с себя эту напрасную печаль, навеянную обманом! Видя тебя, повергнутого в скорбь, все войско упало духом. Мы должны непременно помешать жертвоприношению Индраджита. Пошли туда Лакшману с войском, пусть он помешает обряду; иначе великая беда может постичь нас, и мы никогда не победим сына Раваны».

А Рама, ошеломленный горем, слушал и не мог уразуметь смысл слов Вибхишаны. И он промолвил: «О властелин ракшасов, повтори снова то, что ты сказал». И снова Вибхишана повторил свои речи. «Мы все погибнем, если Индраджит завершит свой обряд», — сказал он.

И Рама, воспрянувший духом, повелел Лакшмане идти с Вибхишаной и с войском, предводительствуемым Хануманом и Джамбаваном, к роще Никумбхила и убить Индраджита. Завидев впереди войско ракшасов, Вибхишана сказал Лакшмане: «Повели обезьянам напасть на вражескую рать — тогда Индраджит придет на выручку своим, прервав обряд». И Лакшмана стал осыпать ракшасов стрелами, а обезьяны и медведи, искусно сражающиеся древесными стволами и камнями, возглавляемые сыном Ветра и Джамбаваном, обрушились на неприятеля. Тучи камней и бревен, стрел и дротиков взвились в воздух с той и другой стороны, затмив небо над головами сражающихся. Жестокая и кровопролитная битва началась вблизи священной рощи Никумбхила.

Хануман, держа в руках огромное дерево, бился впереди своего войска. Каждым ударом поражал он насмерть сотни ракшасов, невзирая на ливни стрел, которыми осыпали его враги.

Словно лесной пожар деревья, истреблял он ракшасов сотнями и тысячами, тесня и опрокидывая ряды их войска. Со всех сторон окружили его враги; они бросались на него, разя его копьями, и мечами, и топорами, и железными палицами; но не могли укротить его неистовой мощи и сами падали под его ударами или обращались в бегство, роняя оружие.

Тогда Индраджит появился из лесной полутьмы и, узрев избиение своей дружины, взошел на колесницу, не докончив обряда, и поспешил на выручку ракшасам. Вибхишана указал на него Лакшмане и сказал: «Это Индраджит, сын Раваны, мчится на колеснице, чтобы отразить бешеный натиск Ханумана. Ты должен убить его, прежде чем он довершит жертвоприношение и станет невидимым даже самим богам».

И Вибхишана указал Лакшмане путь в роще Никумбхила к месту жертвоприношения Индраджита. Оба героя вступили под сень леса, мрачного, подобного темным грозовым облакам. «Здесь, под этим деревом, сын Раваны приносит жертвы духам, — сказал Вибхишана, указывая на огромное дерево ньягродха, широко раскинувшее свои ветви над землею. — Здесь мы подождем его возвращения». И Лакшмана стал возле дерева, натянув свой лук в ожидании сына Раваны.

Вскоре Индраджит показался на своей огненной колеснице, запряженной черными конями, одетый в золотую кольчугу, с мечом в руках. Лакшмана выступил при его приближении из-под дерева ньягродхи и вскричал: «Защищайся! Я вызываю тебя на бой». А сын Раваны, увидев рядом с Лакшманой Вибхишану, обратился к нему с речами, исполненными злобы: «Рожденный в роду ракшасов, ты, брат моего отца, почему восстаешь против твоего племянника, о бесчестный? Отрекшись от родных, ты предпочел стать слугою их врага. О неразумный, знай, что предавшему своих не доверяет и новый его господин и уничтожает его, когда достигает своей цели».

Вибхишана отвечал сыну своего брата: «О ракшас, ты говоришь так, словно не знаешь меня. Рожденный в племени бродящих в ночи, я по природе своей никогда не был ракшасом. Нет мне радости в ужасном, и не люба мне несправедливость. Грабеж, похищение чужих жен, устрашение народа, убийство, гордость, гнев, враждебность, взбалмошность, восстание против богов — от всего этого, ставшего уделом моего брата, я отрекся, как от греха. Все это навлечет неизбежную гибель на Ланку, на отца твоего и на тебя. Ты молод и высокомерен, ракшас! Ты можешь говорить мне все, что тебе угодно. Но ты не ступишь за это дерево — тебя сразят стрелы богоравного Лакшманы, и нынче же ты отправишься в царство смерти!»

Индраджит тогда повернулся к Лакшмане и сказал ему: «О сын Сумитры, или ты забыл, как поверг я тебя и твоего брата своими стрелами в первый день битвы? Либо это ускользнуло из твоей памяти, либо ты сам возжелал удалиться в обитель Ямы. Если в первом бою ты не убедился в моем могуществе, я его явлю тебе ныне; сегодня же коршуны и шакалы отведают твоего мяса!» «Оставь пустую похвальбу, — отвечал ему Лакшмана, — ты, сражавшийся невидимкой. Сегодня, о людоед, ты падешь от моей руки».

В гневе Индраджит поднял тогда свой лук и обрушил на Лакшману ливень стрел. И Лакшмана натянул свой лук до отказа и выпустил в сына Раваны пять железных стрел, называемых «нарача», — одну за другой. И те стремительные стрелы, подобные огненным змеям, вонзились в грудь Индраджита; и, засев у него в груди, они сверкали на ней, как лучи Солнца. И беспощадный и смертельный бой завязался между Лакшманой и Индраджитом, словно между могучими львами.

Семью острыми стрелами пронзил Индраджит грудь Лакшманы, послав в то же мгновение сотню стрел в Вибхишану. Но не дрогнул Лакшмана и сказал, смеясь: «Славные воины в битве не сражаются столь ничтожным оружием. О ракшас, стрелы твои легки и слабы, они только щекочут меня».

С этими словами сын Сумитры обрушил на врага тучу губительных и неотвратимых стрел, затмивших небо. Под ударами тех стрел золотая кольчуга Индраджита рассыпалась на куски, и они упали на дно его колесницы, как падучие звезды с неба. А сын Раваны, израненный и окровавленный стрелами Лакшманы, уподобился тогда солнцу в час заката. Возгоревшись гневом, Индраджит тысячью стрел поразил доблестного брата Рамы, и стрелы те порвали на куски великолепную кольчугу Лакшманы.

И оба воина — человек и ракшас — стали сражаться с удвоенной яростью, осыпая друг друга стрелами, нанося и получая удары; великое искусство боя и великую отвагу являли оба. Лишившиеся оба доспехов, истекая кровью, они сражались, не отвращая лица и не ведая усталости, наполняя пространство вокруг непрерывными потоками стрел. И звук, который издавали те стрелы при полете, как гром оглашал окрестности, вселяя страх в сердца обезьян и ракшасов.

Долго длился их бой. Но ни один не мог одолеть другого.

Вибхишана между тем осыпал стрелами ракшасов, препятствуя им прийти на помощь Индраджиту. И четверо его друзей бились с ним рядом, поражая ракшасов стрелами* и копьями. Джамбаван со своими медведями теснил рати бесов, круша их огромными скалами, сражаясь когтями и зубами; Хануман неистовствовал в битве, сокрушая врагов, словно сама Смерть. И реки крови текли по земле. И звери, питающиеся падалью, выли, собираясь стаями по краям поля в предвкушении добычи.

А Лакшмана, отразив удары оружия Индраджита и осыпав стрелами его самого, его возничего и находящихся поблизости ракшасов, схватил копье с широким, как лезвие ножа, концом и, с силой метнув его, снес голову возничему сына Раваны. Тогда Индраджит, искуснейший в науке войны, продолжая бой и поражая стрелами врагов, сам стал править конями вместо возничего. Он нанес удары стрелами Лакшмане и обезьяньим вождям; тремя же стрелами он поразил в лицо Вибхишану. Тогда Вибхишана, не направлявший доселе оружия против сына своего брата, возгорелся гневом. И, бросившись на Индраджита, он палицей сокрушил насмерть четырех его коней.

Лишившись коней, Индраджит соскочил с колесницы и метнул в своего дядю копье. Но, прежде чем копье долетело до цели, сын Сумитры поразил его своими стрелами, и, распавшись на десять частей, оно упало на землю. Тогда Индраджит, разъяренный, взял стрелу, дарованную ему Ямой, богом смерти, и поместил ее на тетиву своего лука. Увидев это, Лакшмана взял стрелу — дар Куберы, бога богатства. И оба они одновременно натянули луки со всею силой — и разом обе страшные стрелы взлетели в воздух, озарив своим блеском окрестности, и мгновенно столкнулись в воздухе с оглушительным громом, как две планеты в час гибели вселенной. Извергнув пламя, разлетелись они на сто пылающих частей и упали, дымясь, на землю.