«Иду на вы!» Подвиги Святослава - Лев Прозоров

Чем это было для Претича? Просто дипломатическим ходом? Два раза печенеги осаждали русские города, согласно летописи, и два раза вече всерьез толковало о сдаче. И оба раза печенегов обманывали, проводили, словно медведя на вершках и корешках, словно и впрямь бледнолицый хитрец – простодушного сына прерий. За другими степняками история не сохранила такой репутации простаков, наоборот. Так что ж – и это просто обман? Надул хитрый Претич дикаря? Мне кажется, нет. Мне кажется, что рус, воин и воевода прекрасно понял степняка, понял, что и зачем его привело. Человек, в одиночку идущий туда, откуда сбежало огромное полчище, – храбрец. Человек, готовый ответить за свое племя перед богом, – истинный вождь. Пусть он и дикарь из степного племени – он достоин уважения и дружбы руса.

Печенег подарил Претичу коня, стрелы и саблю. О том, что такое конь для воина-степняка, написано немало. Этот дар, собственно, был символом безграничного доверия вождя печенегов к новому другу. Ну не с двумя же саблями и не с заводным же конем он прорывался против подхваченного ураганом паники, обезумевшего от ужаса племени?! Конь кочевнику – друг, почти побратим. Больше – это половина собственного «я» степняка. Он живет верхом на коне. Как надо было стремиться к дружбе, кого видеть в новом друге, чтоб сделать такой подарок?

Претич оценил дар и ответил равноценным. Он подарил печенежскому вождю меч, броню и щит. Дар этот был, конечно, очень ценен и в чисто материальном плане – вспомните, читатель, как оценивали кольчуги и мечи славян и русов арабы, великолепные оружейники. Как ромеи собирали русские клинки, как Рено де Монтабан стал неуязвим для оружия врагов благодаря «кольчуге из Руси». Но, конечно, смысл дара был в ином. Меч, наследие отца – вспомните: «Я не оставляю тебе иного наследства, кроме этого меча», – неразлучный спутник воина-руса. Этот дар стоил печенежского скакуна. Это показывает, насколько серьезно отнесся воевода к дружбе с кочевым вождем. Более того, он не расстался с дарами друга до смерти – его так и положили в могилу. С конем в печенежской сбруе, с печенежской саблей, с печенежскими луком и стрелами. Его курган носил имя Черной могилы – предание связало его с именем защитника своего края от хазарской чумы, князя Черного. Но, после раскопок, в нем обнаружили останки руса Х века с доспехами и конем, в сопровождении жены и мальчика-подростка (сына? Оруженосца?), нашли в кургане монету Никифора Фоки и печенежское оружие. Тогда и вспомнили знатного руса, жившего в одно время с Фокой и поменявшегося оружием с печенегом.

Жаль, не найдено печенежской могилы с русской кольчугой и шлемом, с мечом, меченным именем Людоты или Славимира. Хотя как знать – судьба степняка переменчива. Может, и не было у храброго вождя никакой могилы, и тризну по нему правили коршуны с воронами, а плакала на ней пробегавшая тучка…

Но я верю, что Боги степи не оставили храбреца. Уже после гибели нашего героя от рук печенегов к его старшему сыну пришел и поклялся служить ему печенежский князь Илдея. Что-то уж очень знакомое в этой преданности и беззаветной отваге. Уж не Илдея ли выехал тогда к Претичу?

Надо думать, подарил воевода печенегу и коня – не пешком же он нагонял свое племя? Его и на коне было теперь отыскать непросто, а пеший степняк в чужой, а после набега – просто враждебной – стране почти готовый покойник. Просто русский конь, пусть и неплохой, пусть и дружинный, на фоне скакуна вождя печенегов поблек и в летопись не попал.

Как видите, тактика киевских князей себя вполне оправдывала. Правда, при этом князь должен внушать уважение даже диким разбойным соседям. Вот младший сын нашего героя печенегам такого уважения не внушал. Вспомнить только, как у брода на Трубеже – в 50 километрах от Киева! в одном дне пешего пути! – печенежский вождь кричал ему: «Выпусти мужа, а я своего, да пусть борются. Твой одолеет – дам три года мира, мой одолеет – будем вас три года разорять!» Этот степняк по наглости побивает, пожалуй, даже Басаева – тот все-таки хамил в лицо «всего лишь» премьеру, а не правителю русской державы. А тот предложение степняка принял. И во всем-то его войске не нашлось никого пригоднее ремесленника-кожемяки. Спасибо ему, защитил Русь. А ну как не одолел бы? Очень показательны эти сказания о двух отроках – том, что с уздечкой, и кожемяке. Видно, как изменилось отношение печенегов к Руси, к ее правителю после крещения. Собственно, к нему проявляли гораздо меньшее почтение, чем к рядовому язычнику, «пришедшему в сторожах».

Но мы отвлеклись. До крещения, до дикаря, смеющегося в лицо сыну того, чье имя обращало в бегство орды его предков, – еще не одно десятилетие. Пока же – подведем черту под повествованием о том, как сметка русов и бесстрашная честность печенега положили конец интриге Никифора Фоки.

2. Сыновья

Выводил орел своих детушек,

Сизых молодых орлятушек.

Как добрый молодец стал на возрасте,

Его детушки стали быть на возрасте.

Печенеги ушли, но память о них осталась. И не только память – бродили еще по Русской земле разбойные ватаги, киевляне боялись поить коней в речке Лыбеди, названной по имени сестры основателя Киева и первого полянского князя. На Русь, очевидно, пришел не один вождь и не одна орда. Тогда на Дунай и поспешил гонец с черной вестью.

«Ты, князь, – говорилось в послании, – чужой земли ищешь и о ней заботишься, а своей пренебрегаешь, а нас чуть было не взяли печенеги, и мать твою, и детей твоих. Если не придешь и не защитишь нас, то возьмут нас. Неужели не жаль тебе своей отчины, своей матери, детей своих?» Что было купцам и ремесленникам объединение славян? Что им была участь соплеменников, оказавшихся под Восточной Римской империей или Священной Римской империей Германской нации? Что им было имя славян – сакалиба, Sclave, – превратившееся в клеймо раба? Не было им дела до единоверцев, которыми, по заветам святого Мефодия, набивали брюхо галеры византийских работорговцев или мостили страшный путь Drang nach Osten. Не было дела до смертельной опасности, угрожавшей славянской вере между смыкающихся челюстей христианских империй. Даже той простой вещи, что именно добытая в «поисках чужой земли» слава государя спасла их от кочевников, они не желали понимать. Они знали только одно – их жизням, их имуществу угрожала опасность, а князь был где-то в далеких краях.

Дожили ли они о того дня, когда византийский Христос развернул свои знамена над Киевом, когда рухнули Боги, а их клинками и кнутами погнали в купель Днепра? Вспомнили ли свое нытье? Боги им судьи…

Святослав не стал брать с собой молодое и быстрое, но бестолковое поволье. Оставил его сидеть в гарнизонах – засадах по-древнерусски – на воеводу Волка, оседлал коней и поспешил с дружиной в Киев. Там он, поприветствовав мать и детей, собрал ополчение и устроил «зачистку» Русских земель от остатков печенежской орды и бродячих отрядов. «И был мир», – заключает летописец. Что ж, Святослав знал, как надо за мир бороться!

Любопытно, что во Второй Балканский поход Святослава греческие авторы упоминают в его войске «пацинаков». Создается впечатление, что князь встретился-таки с печенежскими вождями – уж не при посредничестве ли воеводы Претича и его нового друга? – выслушал их и согласился взять в поход на ромеев. Любопытно, выяснилась ли уже тогда роль византийцев в организации набега на Русь? Вряд ли. Будь это так, никакие силы не удержали бы князя от немедленного возвращения на Дунай и начала военных действий против империи.

Но происшедшее поставило князя лицом к лицу с очень важным и требующим немедленного решения вопросом. Во время его походов на Руси должен был оставаться князь!

Как мы помним, русы представляли себе общество, как живое существо, причем князь был его головой. В данном же случае возникло положение, когда «тело», не зная, где «голова» и что с нею, оказывалось беспомощным при нападении врага. Как говорил вещий Боян – жив ли еще был старик? – «тяжко ти, голове кроме плечю, зол ти, телу кроме головы». Тот же образ всплывает и у Даниила Заточника два столетия спустя: «Видих: велик зверь, а главы не имеет; тако и многи полки без добра князя». Даниил мог видеть подобное своими глазами: в 1152 году князь Изяслав выставил отряд оборонять броды через Днепр от половцев. Однако охрана бежала под натиском атакующих степняков. Летописец объясняет причину поражения просто: «Да тем и не тверд был ему (князю Изяславу) брод, зане не было там князя, а боярина не все слушают». И дело было не в возрасте, не в личных качествах князя, не в его отваге, опыте и полководческом искусстве. Прежде всего, было нужно его наличие. Должен был быть князь, человек Соколиного рода Рюриковичей. Еще и отсутствием князя объяснялась беспомощность киевлян и ополченцев Претича. Быть может, мы слишком строго судили их. Их далекие потомки у бродов на Днепре будут держаться много хуже. И времена бескняжья в огромном большинстве русских городов-государств последующих веков будут восприниматься как тревожное безвременье смуты. Другое дело, когда есть князь – пусть мальчик, едва сидящий на коне, едва способный толкнуть ручонкой легкую сулицу за конскую морду… да, я про него, про нашего героя, про его первый бой. А иногда и того не надо. Как Вещему Олегу, когда сошел он из ладьи на песок днепровского берега и бросил Оскольду и Диру, указывая на малыша Игоря на руках дюжего варяга: «Не князья вы и не княжьего рода, а я княжьего рода, и вот – сын Рюрика!»