«Иду на вы!» Подвиги Святослава - Лев Прозоров

По словам Скилицы, именно в тот день император понял, что его ненавидят.

Вот в эти, скажем так, неспокойные дни и грянули сообщения о Дунайских событиях. И утешительными они оставались очень недолго.

Быстрота, с которой Болгария свалилась – другого слова не подберешь – в руки Святославу, оказалась для Никифора столь же неприятным сюрпризом, как для горожан – потешные бои на ипподроме. Вместо затяжной, кровопролитной войны славян, вместо ослабления русов произошло их чуть ли не бескровное воссоединение. Аншлюс. Да еще под рукой язычника Святослава, давнего недруга Византии.

Плохие интриганы получаются из военных. Вот попробовал себя Фока в этом деле – и чего добился?

Был Святослав за морем – оказался рядом, под боком.

Был у империи тихонький, выдрессированный, послушный, как комнатная болонка, сосед – Петр Сурсувул. Благочестивый, смиренный, на империю Христу-богу молился. Теперь нет его, теперь у империи другой сосед – в один год снесший громаду хазарского каганата, в одну осень взявший 80 болгарских городов. Христиан презирает, хоть и не утесняет вроде, идолам своим верен.

Променял Никифор Фока болонку на лютого волка.

Оставалась надежда, что Святослав разгромит Болгарию, пожжет церкви да монастыри и уберется восвояси. Может, еще и Болгарию… то есть то, что от Болгарии останется, удастся к рукам прибрать.

Но вскоре пришлось Никифору и с этой надеждой распрощаться. Пришлось, когда показали ему золотую монету. Новехонькую, блестящую, с надписью «Светославъ Цър Българомъ».

Я не выдумываю, читатель. О такой монете писал советский историк Мавродин. К сожалению, изображения монеты он не привел, а жаль. Это ведь очень много значит – что на деньгах изображают. Совсем хорошо было бы, если б было на ней изображение самого Святослава. Подумайте только – прижизненный портрет Святослава Храброго! Да и вообще – на какие монеты она походила, что брали за образец чеканщики?

Если кто-нибудь знает что об этой монете – сообщите, пожалуйста. Буду безмерно признателен.

Появиться она могла только в 967 – 968 годах. В 968 в Болгарии появился свой царь – Борис Петрович, и Святослав на его власть не посягал. Себя он мог именовать царем только в первый год на Балканах, когда Петр уже умер, Борис сидел в заложниках в Царьграде и единственной властью в Болгарии был он, Святослав. Летопись наша говорит, что, придя в Болгарию, Святослав сел там княжить. Любопытно, что, по словам Льва Диакона, Святослав видел перед походом сон, где он правил Болгарией. Вот уж действительно – сон в руку! Монеты же говорили испуганной, смятенной стране – пришел не разбойник, не налетчик. Пришел Хозяин. Не грабительский набег – поход государя. Смотрите, болгары, какая тяжелая, добрая золотая монета! Читайте – «цър българомъ». Не чужак-захватчик – ваш царь! А что пришлый – так разве Аспарух не пришел когда-то из-за Дуная? Монета была не «платежной единицей». Болгары держали в руках маленький золотой манифест нового владыки. А побледневший Никифор читал письмо врага. «Ты звал меня? – без слов говорила монета. – Я здесь. И я не уйду».

Говорит эта монета и еще об одном обстоятельстве. Вряд ли сам Святослав настолько хорошо знал жизнь болгар, чтобы понимать значение хода с монетой. Кто ему подсказал? Калокир? Боян? Или кто-то из местных сторонников? Ведь это не быстрое дело – вырезать новые штемпели для монет, найти золото, устроить чеканку.

Никифор понял, что перехитрил сам себя. По дорогам империи понеслись курьеры, и уже вскоре в мостовые Константинополя грянули копыта латной конницы и подкованные сапоги-калиги пехотинцев. Шли войска. Факелы, по ночам освещавшие главные улицы Константинополя, отбрасывали на запертые ставни и двери притихшего Города царей чернильные тени рядов копий, пернатых касок, фигур в угловатых доспехах, похожих на оживших диковинных идолов.

Царьградцы запирались в домах и тряслись от страха, проклиная родню затоптанных на ипподроме сограждан. Надо ж им было кидаться на цесаря! Жители Царя городов наверняка не сомневались, что Никифор решил отомстить им за позор бегства, за камни и хлам, летящие в него и его свиту. В ночи из утихающего городского шума все яснее выделялся стук множества плотницких топоров, доносящийся издали. И многим не давали заснуть жуткие видения виселиц и эшафотов, поднимающихся над площадями и перекрестками Города царей.

На другой день, ближе к полудню, горожане смогли облегченно вздохнуть. Клибанофоры вели себя мирно, сидели по казармам, в которые их разместили. Офицеры уже гуляли по рынкам и лавкам, вертя в руках товар и костеря сквозь зубы столичные цены. Никаких эшафотов на площадях тоже не возникло. Зато на стенах и башнях города Константина громоздились деревянные чудища – копьеметы и камнебои, развернувшие неживые рыла на северо-запад. А в управе городской гавани толклись купцы, уныло переругиваясь с секретарями-спафариями. Толку от ругани не было – еще ночью несколько упряжек огромных быков, с натугой ворочая вороты в башнях Кентинарий и Кастеллярий на разных берегах Босфора, подняли со дна обросшую ракушками древнюю цепь и перегородили пролив. Эта цепь уже один раз перегораживала Босфор – во времена Олега Вещего, о котором греки предпочитали не вспоминать, ни к ночи, ни ясным полуднем.

Горожане не знали, что цесарю уже не до них и даже не до прискорбного инцидента на хлебном рынке. Фока всерьез готовился к обороне столицы.

Впрочем, Никифор не был бы сыном своего народа, если бы ограничился чисто военными мерами. В тот же день Константинополь покинули несколько человек. Это были невзрачные с виду, совсем непримечательные люди, обычные купцы, или казенные курьеры, или странники-монахи. Никто бы не заподозрил этих людей в том, что они – на важной государственной службе. Одни из них должны были пробраться в Болгарию, к тем христианским вельможам, чьи дочери покинули Болгарию вместе с царевичами Борисом и Романом. Девушки ехали даже не в свите высокородных заложников, а… на смотрины. Никифор, изволите ли видеть, решил подобрать невест своим багрянородным подопечным. Василию в то время было девять лет, Константину – пять. Что и говорить, самое время жениться! Теперь люди Никифора должны были напомнить отцам «невест», у кого гостят их дочери. Бояре обязывались поднять мятеж против Святослава – если только не хотели, чтобы их дочек в царьградских дворцах переселили из роскошных, но хорошо охраняемых покоев в не хуже охраняемые, но куда менее уютные подземелья.

Гораздо более сложная и опасная задача стояла перед другими шпионами Никифора Фоки. Им предстояло странствие в глубь печенежских степей. Целью было – разрушить союз русов и печенегов, науськать кочевников на Русь. Задача эта была далеко не так проста, как может показаться. Напомню, что и на Руси, и в степи выросли два поколения людей, не воевавших друг с другом. Печенежские современники Никифора родились и выросли в племенах, видевших в русах сильных, достойных уважения союзников, но уж никак не добычу. Если это уважение и было частично утрачено при Ольге, Святослав, одним движением смахнувший «с подноса Вселенной» громаду Хазарии, сторицей возместил потерю. Груды добычи, взятой печенегами на руинах разрушенных русами крепостей каганата, были и залогом дружбы с русами, и напоминанием об их мощи. Подкупом тут дела было не решить; часто забывают, что печенеги были просто чересчур дики, чтоб их подкупать. Виднейшая отечественная исследовательница кочевого мира Великой степи, С. А. Плетнева, полагает, что печенеги по уровню развития стояли рядом с индейцами северноамериканских прерий XIX века, отличаясь от них разве что знакомством с металлом и, кажется, колесом. Попытайтесь представить себе подкуп кого-нибудь из героев Карла Мая или Фенимора Купера.

Однако Святослав сам дал в руки шпионам Царьграда важный козырь. В походе на Болгарию мадьяры, как и рассчитывал Никифор, стали естественными союзниками Святослава. За десятилетия набегов на Византию по Болгарской земле мадьяры хорошо изучили ее – дороги, долины, перевалы, расположение и силу крепостей. Да и основной военной силе русов – «стене» латной пехоты – было нужно прикрытие с флангов. И в этом отношении, как и во многих других – разведка, диверсии, – легкая конница мадьяр была незаменима.

Однако мадьяры были кровными врагами печенегам еще с тех пор, когда оба племени кочевали в причерноморских степях, – помните резню, учиненную печенегами кочевьям Арпада. Святослав взял в новый поход печенежских кровников, бывших псов кагана, а их – не взял. Лишил доли в добыче и, что еще обиднее, – в славе. Шпионы Никифора умело разожгли обиду кочевников.

Заржали кони, засвистели бичи над впряженными в кибитки быками. Орда двинулась на Русь.

Вскоре до Дуная долетела страшная весть – Киев, мать городов русских, – в осаде!