Степан Разин - Степан Злобин

Надо было отвлечь их внимание, обезопасить себя хотя бы на три-четыре часа, пока отдохнут и покормятся кони...

Он вызвал к себе подполковника Казимира Ющинского.

– Слышь, пан Казимир, твой полк не так сильно устал. Спустись со своим полком к Волге. Тихо спустись. Да от берега Волги шум учини со своими. Пусть воры оттоле ждут на себя большой силы.

– Един мой полк, пан князь, воры побьют без всякой пощады, – сказал полковник.

– А ты не давайся! Не указую тебе вступать в бой, а шум учинять, чтобы ждали, что с Волги стоит великая сила, да на нас не смели бы сами ударить. Ведаешь ты, что стрясется, как они ночью полезут на нас?.. Подков не сберем до Казани...

– Так, пан воевода.

– Ну вот и ступай... а в драку не лезь, пан Ющинский. Да берегись – дозоры надежные выставь. Перебежчики не ушли бы к ворам...

Ющинский ушел, а воевода вызвал к себе дворянского сотника.

– Доброго дворянина одень во стрелецкое платье, пошли «перебежчиком» к ворам, – указал воевода. – Пусть скажет, что, дескать, войско великое с Волги пришло. Как они бой со мною учнут, так у них, мол, челны и струги отобьют да угонят к Казани. Они не схотят без челнов остаться и в драку на нас не пойдут...

– Не дай бог, князь Юрий Никитич! Ведь целый день и так в битве, куды же еще!.. И так половина людей осталась! – сказал дворянин.

Отпустив дворянина, Барятинский потребовал перо, чернила, бумагу. При свете свечи он писал главному воеводе Петру Семеновичу Урусову, жалуясь, что в битве он «от воров разбит», что «силам их сметы нет да еще что ни час подходят». Барятинский упрекал его за сиденье в Арзамасе и молил выслать в помощь конное подкрепление.

«А пехоту свою я оставил в Синбирском острожке и хлебный запас им покинул – без хлеба они отощали, а с хлебом да с зельем им бог поможет держаться еще. Да в битве в покров день вор Стенька дважды поранен и есаулов лучших его побито», – писал Барятинский.

Он сообщал, что не стал стоять под Симбирском из боязни «государево войско сгубить без всякия пользы, а вору без великого урона – лишь ко тщеславию».

«Да войско в подмогу мне, господине князь воевода, когда изволишь, прислал бы в Тетюши. Там стану его поджидать», – заключил Барятинский...

Свет померк

Наумов не отходил от Степана. Тот лежал неподвижный, как мертвый, в шатре при свете мерцающей свечки. Надвигалась ночь. Наумов не ждал ночного нападения воеводы. Он призвал к себе Чикмаза, сговорился с ним выставить караулы. Алеше Протакину указал держать вокруг стана разъезды. Велел собрать все остатки Конницы и пехоты, пересчитать боевой припас и оружие.

Разин внезапно очнулся, когда Наумов беседовал с есаулами.

– Кто бит, Наумыч? – спросил он.

– Стоим, батька, держимся крепко, – ответил Наумов.

– Вели-ка свечу вздуть, – сказал Степан.

– Свеча ведь горит, Тимофеич, а больше на что! – возразил Наумов.

– Не вижу свечи... Поднеси-ка ко мне поближе, – потребовал Разин.

Наумов поднес свечку к самому лицу атамана.

– Чего я сказал! Дай свечку! – нетерпеливо прикрикнул Степан.

– Держу свечу, батька, – дрогнувшим голосом тихо ответил Наумов. Он понял, что Разин ослеп.

– Вон... чего... окаянный драгун... мне содеял... – еще тише Наумова сказал атаман. – Слеп я, тезка... не вижу света...

– Пройдет, отморгаешься, батька!.. Ум тверез, и язык прилежен... Лежи-ка в покое... Я стану осадой стоять...

– Слышь, тезка, ты тотчас гони казаков на добрых конях к Максиму Осипову под Нижний, под Казань – к Ал макаю да к Михайле Харитонову – на черту, в Наровчат, чтобы слали к нам войско сюды, сколько есть, на подмогу, – трезво и сохраняя спокойствие, сказал Разин. – Воевода побит хуже нас. Нам лишь с силой сейчас пособраться...

– Я, батька, послал уже гонцов за подмогой, ко всем послал, – отозвался Наумов. – Мыслю, наскоре будет подмога.

– Сережку ко мне призови, – внезапно сказал Степан.

– Сергей побит, Тимофеич. Ты сам его видел, как он лежал невдали от моста.

– Что ты врешь! – внезапно вскричал Степан, привскочив с подушек. – Сергея зови! Окаянное сердце, зови мне Сергея!.. Он первым станет по мне... Где Сергей?!

– Батька, ляг.

– Где Сергей?!

– Нет Сергея, порублен у пушек в бою... – увещевал Наумов.

– Кто Сережку срубил? Кто срубил? – кричал Разин.

– Ляг, батька. Руда полилась, не уймешь, – уговаривал есаул.

Степан вскочил на ноги, шаря на поясе саблю, и, не найдя ее, крикнул:

– Изме-ена-а!.. Изме-ена-а!.. – и пал на ковер...

Он бредил...

Наумов оставил возле него двоих казаков, сам же вышел на вал – послушать в ночи, как живет войско. К нему подвели перебежчика от Барятинского, стрельца.

– Сведите меня к атаману, – требовал тот.

– Я сам атаман, – поспешно сказал Наумов, предупреждая ответ казаков.

– Не признали тебя в темноте-то, батька Степан Тимофеич, – сообразив, живо ответил один из дозорных, приведший стрельца.

– Сговор между бояр, – сообщил стрелец. – Как ты ныне учнешь бой, так разом отбить вас от Волги, челны и струги угнать вверх...

Наумов тотчас же выслал разъезды к Волге, где у берега стояли челны и струги. По стругам велел зарядить фальконеты, направив их жерлами на берег... Небольшой опалубленный челн с десятком гребцов он указал пригнать в камыши, на случай, в тайное место. Крестьянскому вожаку есаулу Федотову из симбирских крестьян он поручил наблюдать осаду, пока отвезет в безопасное место раненого Степана, и с десятком донских казаков, взяв на носилки Разина, двинулся к Волге, пользуясь ночной темнотой.

У самого берега встретился им конный дозор.

– Шум от Волги, – сказал атаман конной сотни, – у берега людно. Кони ржут, люди голос дают...

Наумов прислушался. Невдалеке поднимался гул голосов. Послышалось одинокое ржанье...

– Угонят челны, тогда пропадем тут, как мухи, – заметил Прокоп, сопровождавший Наумова.

– Поспеем, уйдем. Главное дело – нам батьку спасти да донских, – отозвался Наумов.

– А как мужики? Неужто всех на челны возьмешь?

– Куды их к чертям!.. Как сами сумеют! – ответил Наумов. – Давай-ка покуда спасать атамана, а там поглядим, – заключил он.

По едва приметной тропе всадники заторопились к берегу. В камышах, идя по колено в воде, погрузили Разина в челн, когда от острожка послышалась пушечная пальба и пищальный бой.

– Живо в дозор! – приказал Прокопу Наумов. – Я тут буду с батькой...

В тихий час Наумов любил поговорить о казацком житье, вспомнить донскую рыбную ловлю, Черкасск. Любил и Прокоп разговоры про Тихий Дон, на этом они сошлись и в последнее время стали почти неразлучны.

В волнении ждал Прокоп своего часа возле раненого Степана. С десяток сообщников было у него в своей Понизовской станице, с десяток верных людей, тайных друзей Корнилы. С ними можно было бы захватить атамана, прорваться из казацкого стана и выдать Разина воеводам. Но, кроме таких ближних Прокопу людей, большинство были в Понизовской станице верные разинцы, которые не спустили бы своему есаулу измены. Из казаков своей станицы больше всех опасался Прокоп Никиту Петуха, бесстрашного малого, который увлек всю станицу Прокопа в жестокую схватку с драгунами над павшим с коня Степаном и вот не отходит теперь от его шатра. Прокоп его знал как казака, готового в любой час сложить свою голову за атамана. При нем Прокоп не решился бы на измену.

И вдруг в голове Прокопа словно сверкнула молния.

– Никитушка, слушай-ка, брат, скачи живо в город, в дом атаманский, – сказал он. – Там на задах невелика избушка, а в ней атаманова люба, Марьей зовут, как твою, ты сказывал, звали... Бояре ить в город влезут, схватят ее, атаманову радость, спекут на углях. Ой, как кручиниться батька станет!.. Да и руки-то женские наших казацких нежнее... Вези ее живо сюда, чтобы ходила за батькой, покуда оправится.

И Никита пустился в город...

После того как ушел Степан с атаманихой, Марья озлилась. «Врешь, Степан Тимофеич! Ушел, так и мыслишь, что я все спущу? Как не так! Вот оденусь сейчас да и в Астрахань съеду! Не мужняя жена я тебе – не догонишь, любить не заставишь! Ступай в леса со своей шишигой лесной! Врешь, не уйдешь! Ныне сам полюбил меня. Нагорюешься, коли покину... Мало ли кто там к тебе приберется да станет мне хальное молвить, а я и терпи? Сам бы иной заступился!.. Ведь глупый, не видит того, что ей перед ним красоваться охота пришла... Простая душа-то, он мыслит, она прибралась по ратным делам, а женка – так женка и есть! Небось с есаулами со своими со всеми...»

Марья услышала голоса во дворе у ворот. Разин кликал Терешку. Знать, атаманиха уезжает к себе. «Неужто и он с ней уедет? – мелькнула боязливая мысль. Но она и сама не поверила этому. – Не уедет! Да как ему город покинуть и всех казаков? Не таковский!.. Небось проститься зайдет пред битвой. Скажу: виновата. Пусть дурой меня назовет. Скажу, заболело сердечко, когда она стала собой красоваться, мол, я не стерпела... Скажу – никогда такого наперед не стрясется... И вправду ведь дура! Кого же он любит? С кем ночи проводит? К кому...»