Штормовое предупреждение - Чжу Шаньпо

после выхода на пенсию Жун Цютянь заступит ему на смену и вольется в национальный рабочий класс, в Даньчжэне у него будет авторитет и статус, и тайфун не сможет повлиять на его статус. Жун Цютянь был полон пренебрежения, несколько раз усмехался и отвечал: «Ты, национальный рабочий класс, посмеешь ли отвесить Сун Чанцзяну восемь оплеух?»

– Если бы ты был из национального рабочего класса, Сун Чанцзян не отвесил бы тебе восемь оплеух, – сказал Жун Яо.

Куан Сяоцзе оказала Жун Цютяню услугу, позволив ему записаться в армию, когда ему было семнадцать лет.

Го Мэй – самая нежная и добрая женщина в Даньчжэне. Она очень спокойная и тихая, никогда не сердится, не говоря уже о том, чтобы ругаться, и всегда выглядит так, как будто боится случайно обидеть других. Но такие люди не получают справедливой оценки и должной похвалы. Никто не говорил о ней доброго слова. Без всякой диагностики ветеринар Инь Лайсин возвестил, что Го Мэй – классический пример нервозности, обсессивно-компульсивного расстройства и психоза. Мы не могли досконально разобраться в тех медицинских терминах, которые назвал ветеринар Инь, но это не мешало нам испытывать симпатию к Го Мэй. Она вызывала у нас любопытство. Она была дочерью Куан Сяоцзе, портнихи в снабженческо-сбытовом кооперативе, и ей предстояло сменить на этой должности мать, когда та выйдет на пенсию. У нее было худое тело и совсем не красивое лицо, но она вовсе не была уродливой и умела себя вести. Только грудь у нее была слишком плоская. Если не видеть лица, то вообще не скажешь, что она женщина. Это не недостаток, она не единственная женщина с плоской грудью. У Красотки Юй грудь тоже не слишком заметная. А у Ли Дань сиськи есть? У Хай Куй вот сиськи больше, чем у кого бы то ни было, ну и что толку? Когда даньчжэньские мужчины судят о женской груди – это тот самый момент, когда они наиболее вульгарные и низкие. Потому что они как будто говорят и обо мне тоже.

Когда Го Мэй сидела, она всегда вязала свитер. Связав, распускала, распустив, вязала, всегда оставалась недовольна своей работой и неустанно вносила в нее поправки. Во рту она всегда держала мятные конфеты, и проходя мимо нее, можно было издалека услышать запах мяты. Мне нравился этот запах. Го Мэй любила ходить, наступая на чужие тени. Когда люди оборачивались и свирепо глядели на нее, она улыбалась и спрашивала: «Я на тебя больно наступила?» Однажды она наступила на мою тень, и я вскрикнула: «Ой-ой!» Она тут же подбежала, чтобы извиниться, достала из кармана горсть мятных леденцов, сунула их мне в руку и спросила: «Ты, наверное, голодна?» Я изумилась. Я только что позавтракала. Она, как поэт, ответила метафорически: «Потому что я вижу, что ты идешь легко и воздушно, как лист, трепещущий в тайфуне».

Ей было нелегко с людьми, она не имела ничего общего с жителями города. Но мне казалось, что на меня она смотрит другими глазами. Однажды я ела фруктовое мороженое у входа в кинотеатр. Го Мэй подошла ко мне и без обиняков сказала: «Мне нравится, как ты ешь мороженое. Ты умеешь есть мороженое лучше, чем кто-либо другой». Я надеялась, что она тоже купит фруктовое мороженое, но она этого не сделала. Она просто смотрела, как я ем. И пока я ела, она спрашивала, нравится ли мне тайфун. А еще она искренне пригласила меня к себе в обитель посмотреть на посаженные ею подсолнухи. «Когда придет тайфун, ты уже не сможешь их увидеть». Она жила одна на крыше общежития снабженческо-сбытового кооператива, в простой кирпичной комнатке, которую каждый тайфун пытался повалить. Я по правде взобралась наверх и по правде увидела подсолнухи. Три подсолнуха дали завязь, зеленые, сморщенные, целые блюдца, вес которых уже превышал несущую способность стеблей, но они все еще отказывались опускать свои гордые головки. Го Мэй сказала, что так происходит каждый год – когда семена подсолнуха почти созревают, когда их с минуты на минуту можно будет собирать, приходит тайфун. И так она остается у разбитого корыта – тайфун уходит, не оставив после себя ничего. Тайфун – это злодей, это хулиган, это насильник… Когда приходит тайфун, у людей даже тени не остается, и у деревьев тоже, остается только ветер, и влагалище наполняется ветром – раз в год тайфун насилует нас, разве нет? Я была ошеломлена и не знала, как ответить, я все еще не могла понять слово «насиловать».

– У тайфунов есть семя, и мы все можем быть детьми тайфунов, – сказала Го Мэй. – А еще тайфун может нас обрюхатить, и мы породим его ублюдков. Но мы должны понимать, что даже самый гнусный и грязный в мире мужчина сильнее тайфуна.

Го Мэй пригласила меня зайти в дом осмотреться, но попросила сперва вымыть ноги. Я долго отмывалась из крана возле дома, она еще и мыло мне дала, которое я смылила без остатка, я стерла даже кожу с ног, а она все твердила, я вымыла ноги не дочиста. «Раз ты не можешь их отмыть, то и зайти не сможешь». Поэтому я и не попала в ее комнату. Я наклонилась набок и заглянула внутрь. Комната была полна странных вещей, таких как старые настенные часы, аптечные весы, ручные весы, медный таз, всевозможные зеркала, на стенах были расклеены старинные, изъеденные тараканами портреты, на рабочем столе желтый громоздкий радиоприемник, обшитый деревянными панелями. Очень маленькая деревянная кровать с огромным и сложным ветряным колокольчиком, висящим над изголовьем. Даже без ветра он издавал чистый, далекий перезвон. Все было очень старое, поэтому выглядело мрачным и унылым. Она пожалела, что я не могу зайти и посмотреть, и в качестве компенсации дала мне еще горсть мятных леденцов.

Меня заинтересовал целый ряд белых прозрачных пустых бутылок, расставленных на верхней полке туалетного столика Го Мэй, всего тринадцать, накрепко запечатанных. Го Мэй сказала, что в бутылках хранятся тайфуны прошлых лет. С тех пор как мне исполнилось семь лет, я каждый год ловлю тайфуны. Это их образцы. Запах и цвет тайфунов каждый год разные, и я могу узнать их, не отмечая. Тайфун позапрошлого года пах рисовым цветением и был светло-голубой, прошлогодний тайфун пах трупами и был светло-желтым. Тайфуны, которые вы все забыли, я до сих пор помню, они здесь, в бутылках, и спустя сто лет останутся в бутылках, с первоначальным запахом и цветом.

Я была настроена скептически. Потому что больше было похоже, что в бутылках ничего нет. Кроме того, я не верила, что у