Штормовое предупреждение - Чжу Шаньпо

что он набубенчал, было совершенной чепухой, сказанной от безделья, он сам до отвала наелся этими глупостями. Но он признал, что любил мятный запах Го Мэй и что однажды он приблизил нос к ее груди, чтобы понюхать поближе, и Го Мэй не протестовала и дала ему нанюхаться вдоволь, но он неукоснительно держал нос на расстоянии трех сантиметров от ее грудей. Го Мэй и вправду была добрым человеком, она разрешала нюхать себя и другим мужчинам, но только если их нос держался на расстоянии трех сантиметров от ее персей. В Даньчжэне за такое не осуждали, особенно такую женщину, как Го Мэй.

Сун Чанцзян какое-то время не мог найти неопровержимых доказательств, что убийство совершил Жун Цютянь, но сказал ему:

– Теперь доказательств в целом достаточно. Просто жди приговора суда. Может быть, тебя расстреляют с исполнением приговора на месте, тебе нужно морально подготовиться. Иногда чистосердечное признание может и не спасти, но это лучше, чем сопротивляться.

От ужаса Жун Цютянь внезапно рухнул на землю как подкошенный. Сун Чанцзян воспользовался моментом, чтобы надеть на него наручники и запереть в каталажку при полицейском участке по подозрению в убийстве.

Это был уже второй раз за год, когда Жун Цютянь оказался в казематах. Ходили слухи, что это подземелье было вырыто еще во времена Китайской Республики. С тех самых пор там погибло немало людей. Жун Цютянь считал, что казематы гораздо ужаснее, чем камера, в которой он сидел раньше, они были бездонные, как будто находились глубоко в сердце земли, по соседству с адом. Они воняли фекалиями и трупами, и тамошний воздух, по всей видимости, не менялся десятилетиями. Стояла такая темень, что в ней растворялись пальцы вытянутой руки, и за исключением дыры, в которую мог бы засунуться только один человек, других отверстий не было. Входная дверь представляла собой ржавую железную пластину толщиной в три цуня[45]. Как только это отверстие закрывалось, даже на крыльях было не сбежать. На этот раз он сидел в подземелье в одиночестве. Сун Чанцзян не бил и не ругал Жун Цютяня, просто не давал ему есть, а вместо еды бросал в подземелье крыс. Крыс становилось все больше, сбежать они не могли и были так голодны, что рвали друг друга на части. Безысходно голодный Жун Цютянь хотел сцапать крысу, ошкурить и съесть, но понял, что сил не осталось даже на то, чтобы поймать ее. Более того, посреди ночи крысы нагло грызли его собственную плоть.

Каждый день Сун Чанцзян через маленькое отверстие в двери говорил ему: «Когда признаешься в убийстве Го Мэй, тогда у тебя будет мясо». Подумав о мясе, Жун Цютянь едва не сдался. Но он знал, что стоит ему сдаться, как он станет убийцей и его под стражей доставят в уездный центр и на открытом судебном процессе приговорят к смерти, а затем свяжут «козлом» и повезут на место казни, а следом потащатся сотни охочих до зрелищ зевак, и помпезность будет такой же, как в тот раз, когда он наблюдал за расстрелом приговоренного. Он терпел, предпочитая умереть с голоду, нежели сдаться. Рыхлая почва в подземелье спасла его. Он рыл земляной пол и ел его, пережевывая влажную, отдающую солоноватой рыбой грязь, жевал, пока она не стала казаться ароматной, жевал, пока не начинал чувствовать вкус мяса. Однажды я принесла ему еду, но Сун Чанцзян не впустил меня, вырвал еду у меня из рук и бросил ее на землю, чтобы скормить собаке.

– Если он не признается, готовьтесь прибирать его кости, – сказал Сун Чанцзян.

Жун Яо сходил с ума. Он несколько раз ходил на переговоры с Сун Чанцзяном, но тот грубо выставлял его из полицейского участка. Жун Чуньтяню очень не нравился Жун Цютянь, но он заступился за него. Он пришел в полицейский участок, сдавил шею Сун Чанцзяна и пригрозил: «Если Жун Цютянь не выйдет из полицейского участка живым, я убью всю твою семью». В то время Жун Чуньтянь только что вернулся из армии и находился в Даньчжэне в зените славы. Сун Чанцзян вырвался из его рук и вытащил из-за пояса пистолет, чтобы напугать Жун Чуньтяня. Тот только плюнул на пистолет: «Твою матушку налево, я всякого боюсь, но не пушки!» Столько раз пройдя через ураганный огонь во Вьетнаме, мог ли он отступить под угрозой пистолета Сун Чанцзяна?

Сун Чанцзян пошел на компромисс. Маленький колоссик на глиняных ножках, он в течение многих лет самодурствовал в Даньчжэне, а тайфун все не забирал его.

Начиная с седьмого дня кто-то каждый день приносил Жун Цютяню маленькую плошку рисовой каши. Жун Цютянь сказал разносчику каши: «Я не хочу это есть. Пришлите ко мне насильника или убийцу, чтобы со мной поговорили. Ну или приведите сюда сучку, я трахаться хочу». Приближался тайфун. Тайфун проникал сквозь бетонную стену, принеся заключенному свое свежее дыхание, воодушевлял его. Однако за этим последовал и потоп. Во время наводнения в подземелье просочилась вода, и за одну ночь оно превратилось в водяную темницу. Жун Цютянь надрывался и рыдал, но никто не пришел ему на помощь. Он вставал на цыпочки, поднимал голову, отчаянно удерживая ноздри в сантиметре от воды. Если бы уровень воды поднялся еще на сантиметр, он бы утонул. К счастью, уровень воды выше не стал.

Куан Сяоцзе каждый день приходила к нам домой, чтобы проклинать Жун Яо за то, что он вырастил убийцу, она являлась даже во время тайфуна. Жун Чуньтянь не мешал ей, а Жун Яо игнорировал. Она уходила сама, когда ей надоедало ругаться. Поскольку Жун Чуньтянь предупредил Сун Чанцзяна, мы не беспокоились, что Жун Цютяня замучают до смерти. Но никто из нас не мог гарантировать, что Жун Цютянь не будет приговорен к высшей мере наказания. Говорили, что Сун Чанцзян уже разобрался с доказательствами и представил их в суд. По словам Сун Чанцзяна, не было никаких сомнений в том, что Жун Цютянь умрет. Потому что за последние десять лет доказательства, представленные Сун Чанцзяном, ни разу не были отклонены судом. Мы были слишком ничтожны перед лицом закона. Нам оставалось лишь уповать на чудо.

После тайфуна прошел почти месяц. Однажды вечером Го Мэй вдруг появилась на улице Мангодацзе, живая и невредимая, напевая веселую песенку, но вместо мяты пахла овчиной. Ветеринар Инь первым увидел ее и опешил: «Из какой могилы ты вылезла?» Вслед за этим он воплями созвал толпу людей, крича: «Если вы не знаете, что такое овечий запах, понюхайте ее». Те, кто никогда не нюхал овцы, наперегонки бросились к Го Мэй. Женщины обнюхивали ее спину, мужчины