Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея - Мари-Бернадетт Дюпюи

деревянной поварешкой. Она наклонилась поцеловать Антонэна, но тот на одной ножке поскакал в кухню — свое любимое место в квартире, потому что он был страшный сладкоежка.

— Я нажарила блинчиков, — объявила хозяйка дома. — Не беспокойтесь, под присмотром Нормы — чтобы ничего не напутать с ингредиентами. А еще чай с нами будет пить нежданный гость! Бонни, дай мне подержать малыша! Боже, какой он славный!

Разбуженный Уильям, посасывая кулачок, смотрел на Мейбл своими серыми, в светло-коричневую крапинку, глазенками.

— Кто пришел, ма? — спросила Элизабет, снимая жакет.

— Жан, милая. Закрыл после обеда магазин и приехал. Думаю, решил сам забрать Бонни с сыном.

Элизабет при этом известии моментально напряглась. Уже много недель они с дядей были, что называется, на ножах, о чем Эдвард и Мейбл не знали.

— Жан приехал сюда? — удивилась Бонни. — Замечательно! Всю дорогу до дома будет нести сына сам. Он становится тяжелым!

— Ты права, — улыбнулась Мейбл. — Идем, посмотрим, чем там занят Антонэн. Норма исполняет любой его каприз!

Жан Дюкен, заслышав голоса, вышел из гостиной, куда его проводила домоправительница. И нос к носу столкнулся с племянницей, которая не пошла с Бонни и Мейбл.

— Догадываюсь, зачем ты здесь, дядя Жан, — прошептала Элизабет, еле сдерживая гнев. — Мог бы дать мне еще времени.

— Нет, ты имела его достаточно. Сегодня я дождусь-таки мистера Вулворта и поставлю его в известность. Я тебя предупреждал.

— Если ты это сделаешь, я никогда тебя не прощу, — пригрозила молодая женщина.

— А если не сделаю, это будет оскорблением памяти Гийома! Очень сомневаюсь, Элизабет, что отец одобрил бы твое поведение, будь он жив.

— Но папы нет на свете, и нечего мне об этом напоминать! Я вправе поступать, как считаю нужным, по велению сердца!

— Не сердца, а кое-чего другого, если спросите меня, — тоже очень тихо и зло прокомментировал Жан. — Большое несчастье, что Ричард погиб в море.

Мейбл, с малышом Уильямом на руках, прервала ссору.

— Блинчики готовы! Мы сегодня полдничаем в кухне, по-простому! — сказала она.

— Мы уже идем, ма! — ответила Элизабет.

Жан досадливо пожал плечами. Он всегда ощущал себя неловко в изысканном интерьере квартиры Вулвортов, да и цель визита, как бы он ни храбрился, была ему неприятна.

— Я достаточно натерпелась в жизни, дядя Жан, — продолжала молодая женщина. — Ты мне не опекун, поэтому дай жить спокойно! И перестань вспоминать про трагическую смерть Ричарда. Он спас тебя ценой своей жизни.

— Я этого никогда не забуду. Десять дней! Я даю тебе еще десять дней, — твердо произнес он. — А теперь идем есть эти чертовы блинчики, чтобы я поскорее мог забрать жену и сына домой!

Он зашагал к кухне, в своем коричневом саржевом костюме, руки в карманах. Элизабет провожала его взглядом, пока он не скрылся из виду. Застыв на месте, расстроенная, она услышала тоненький голосок Антонэна, здоровающегося с двоюродным дедом.

«Как он смеет вспоминать папу?! — недоумевала она. — Они, конечно, похожи, но только внешне. Дядя Жан — жесткий, категоричный эгоист. Но в итоге будет по-моему!»

Бродвей, пятница, 10 марта 1905 года, в час пополудни

Каждый раз, поднимаясь на седьмой этаж этого обшарпанного дома, Элизабет вспоминала жалкое жилище, в котором они с отцом провели первые несколько дней в Нью-Йорке. Потрескавшаяся штукатурка на стенах, запах жира и нечистоты, смутные шумы — все это ворошило в душе страхи маленькой девочки, которая осталась совсем одна в большом чужом городе.

— Ну, скорее открывай! — проговорила она, постучав наконец в сероватую деревянную дверь.

И привычное чудо свершилось: Анри Моро открыл и тут же заключил ее в объятия. Плохим воспоминаниям сюда ходу не было — молодая женщина предалась безграничной нежности, которую дарил ей возлюбленный.

Она успела привыкнуть к этой скромной маленькой квартирке, чистой и ухоженной, которая стала ее тайным убежищем.

Их с Анри связь продолжалась уже больше года. Жан Дюкен узнал о них три месяца назад, по нелепой случайности. И сколько Бонни его ни уговаривала, с тех пор он не упускал случая отчитать племянницу, напомнить ей о нравственности, приличиях и чести семьи.

Элизабет сначала не воспринимала его слова всерьез, потом взбунтовалась. У них с Жаном началась настоящая война, причем молодая женщина решительно отстаивала свое право на счастье.

— Ты припоздала, моя красавица. Я уже боялся, не придешь совсем, — шепнул Анри ей на ушко.

— Антонэн порезался как раз, когда я собиралась. Пришлось утешать, — объяснила Элизабет. — Он часто себя ранит. Сегодня вот полоснул ножом по большому пальцу на руке: хотел отрезать себе сдобной булки, причем большим ножом для жаркого.

— Лисбет, я понимаю. Наверное, слез было!

— О да! — с благодарностью вздохнула молодая женщина.

Анри понимал все. Он был терпимым, терпеливым, ласковым, у него не случалось перепадов настроения. Она, в свой черед, обняла его, а он тут же ответил поцелуем. Элизабет, благодаря этому чуть робкому мужчине, расцвела, ибо тело и душа ее были в равной степени довольны. Он осыпал ее нежными словами и ласками до и после любовной схватки, и ей это ничуть не надоедало.

— Лисбет, ты сегодня такая красивая! — сказал он, помогая ей снять пальто. — Это голубое платье очень тебе идет.

За комплиментом последовал поцелуй, на этот раз — в лоб. Смеясь, молодая женщина покружилась, любуясь своей бархатной, отделанной воланом юбкой.

— Идем к тебе в комнату, — предложила она. — У меня всего два часа. И все из-за дяди Жана.

Вчера он приехал к нам домой решительно настроенный рассказать про нас с тобой родителям. Не много ли он на себя берет? Угрожал мне, но я не уступала, и он дал последнюю отсрочку — десять дней. Я подумала и решила, что теперь сама заеду к нему в гости — расставить все точки над «¡».

Она дрожала от раздражения. Анри начал расстегивать ее лиф: все секреты женской одежды он успел изучить в прачечной, а с недавних пор так и вовсе стирал театральные костюмы.

— Забудь об этом хотя бы на время, Лисбет. Мы — вдвоем, и это большое везение, потому что Агата утром жаловалась на мигрень и не хотела вставать. Думаю, в школе ей не нравится.

— Бедная! Мне тоже так кажется. Нужно было оставить ее дома.

— И пожертвовать этими моментами радости? Я заберу ее из школы вечером и, если ей не полегчало, завтра оставлю дома. Но пока у меня одна забота — это ты, моя ненаглядная Лисбет!

Элизабет почувствовала, как в ней просыпается желание. Хотелось поскорее оказаться голой под одеялом, отдаться тому, кого она иногда шутя называла на французский манер