Широки врата - Эптон Синклер

Он почувствовал, что кто-то пришел и сел на скамейку рядом с ним. Но потом стал испытывать странное чувство. Скамейку немного трясло, как будто другой человек тяжело дышал, или, возможно, страдал параличом. Люди по-разному реагируют на воздействие музыки. После окончания этой пьесы Ланни покосился уголком глаза на полноватого джентльмена среднего возраста, и понял, что тот тихо рыдал. Тщательно подавляя каждый звук, но слезы текли по его щекам, и он не делал никаких усилий, чтобы вытереть их.

Здесь было не то место для соблюдения англосаксонских установленных норм и правил, здесь царила австрийская Gemütlichkeit[109]. Так Ланни вежливо заметил: «Schöne Musik!»

«Ach, Gott!» — Воскликнул незнакомец. — «Ein Meister der nicht genug gewürdigt ist!»[110] Так случилось, что Ланни разделял эту оценку, так что в ожидании следующего номера они обсудили аббата Франца Листа, преследовавшие его печали и мечты, которые его вдохновляли. По-видимому, это была программа Листа, так как оркестр заиграл Liebestraum, которая опять вызвала слезы. Ланни удивился, почему джентльмен проявляет все свои музыкальные чувства таким неловким образом. По его акценту, а также потому, что в его костюме не было ничего австрийского, Ланни догадался, что он был австрийцем. Из того, что его легкий летний костюм был настолько чистым, он догадался, что он был человеком со средствами.

После того как они заслушали и обсудили остальную часть программы и в соответствии с обычаями фестиваля стали друзьями, Ланни предложил ему закусить. Они прогулялись до ближайшей Restauration, и после того как они обменялись именами, герр Генсманн сломался и заплакал в свою кружку холодного Münchener. Он рассказал Ланни о самом страшном несчастье, которое могло обрушиться на человека во время фестиваля. Он привез свою жену на этот восхитительный праздник, а она переехала в жилище актера, который играл незначительную роль в пьесе Гофмансталя «Имярек»! Просто оставив ему записку, говорившую, что она больше не счастлива с ним, и надеется, что он найдет себе Glück в другом месте.

«А что я могу сделать?» — посетовал страдающий незнакомец. — «Мы больше не в средневековье, и я не могу пойти и притащить ее обратно за волосы или как-нибудь иначе, она — крупная женщина. Увы, у неё есть собственные деньги, и пока этот актерский парень не проиграет их все за игровым столом, у меня нет никакой надежды, что она когда-нибудь вернётся ко мне. Это такая прекрасная женщина, герр Бэдд — каскад золотых волос, руки и ноги, как алебастр, глаза синие, как сапфиры». Герр Генсманн выступал, как эксперт, находясь в ювелирном бизнесе в Вене. Он вошёл в подробности, касающиеся прелестей своего потерянного Schatz, которые ничего не оставили воображению другого женатого человека.

Возможно, Ланни Бэдд получил бы утешение, если бы сказал: «странное совпадение, Lieber Freund; auch ich hab' meine Frau verloren!» Но англо-саксонская скрытность сделало это невозможным. Кроме того, это дало бы пищу для сплетен. Герр Генсманн мог знать кого-нибудь, может и всех венских Hochgeborenen, у которых Ланни Бэдд скупил сокровища искусства. Нет, надо туго замкнуть свою душу, и пусть иностранец изливает свою! Ланни был настолько любезен и симпатичен, что получил важный для себя результат. Его новый друг спросил, где он остановился. Узнав, что у него нет никакого места, и что он собирается ездить туда и сюда, его экономичная австрийская душа была шокирована, и он сказал:

«Мой друг, позвольте мне предложить вам гостеприимство. У моей жены и у меня, у каждого была своя комната, а теперь — ach leider! — одна пустует! Почему бы вам не занять её?»

«Но», — возразил Ланни, — «предположим, ваша жена вернётся?»

— У меня нет никакой надежды. Она женщина доминирующих страстей. Но если она и вернётся, то вам хуже не будет, чем в настоящее время. Позвольте мне объяснить. Мы пансионеры в доме очень известной зальцбургской семьи. Герр Перглер официальный представитель городской администрации. У меня заказано проживание и питание на двоих на время фестиваля.

— Но захотят ли эти люди принять абсолютно незнакомого человека?

— Вы, возможно, не понимаете обычаи этого события, герр Бэдд. Все хотят иметь как можно больше пансионеров. Вы должны знать, что, после этой ужасной войны все в нашей искалеченной стране бедны, и в Зальцбурге многие семьи живут одиннадцать месяцев в году на то, что они выручат от обслуживания гостей в течение августа месяца. Вы встретите интересную семью, и если вы не были пансионером в прошлом, то можете получить забавный опыт.

— Это действительно очень любезно с вашей стороны, герр Генсманн, и если вы позволите мне оплатить мою половину расходов на время, пока я с вами, я буду рад принять ваше предложение.

Конечно, Ланни нашел семью Перглер интересной. Они жили в одном из тех больших многоквартирных домов, которые занимают видное место в городе, имея дымоход для каждой комнаты. Улицы узкие и ночью гудели, как улей. Ланни предположил, что члены семьи спят на кухне на полу. Для ювелира отвели гостиную, а Ланни комнату за ней, отделенную занавеской. Все пользовались одной ванной комнатой и толпились около маленького столика в столовой. Ланни никогда раньше не жил в такой близости к другим людям. Но он воспринял это легко, очарованный хорошим настроением и наивностью этого семейства.

Они были молоды, или хотели казаться такими. Муттер Перглер была бодрой и веселой, с массой черных волос, с блестящими глазами и румяными щеками. Фатер Перглер был маленьким и живым, носил пенсне и маленькие темные усы. Были две дочери, Джулия и Аугуста, одной шестнадцать лет, другой четырнадцать. Они получили имена месяцев, когда они родились, но «Густи» была старше. Также был маленький Гензель, братик, который, как и все похожие братики, выбалтывал все семейные тайны. Только в этой семье не осталось ничего, чтобы выболтать. Они были чрезвычайно взволнованы, когда получили в свой дом американскую кинозвезду. Таким показался им Ланни. Все они ходили в кино и были полностью информированы о том, что есть такая чудесная стана, где бедные рабочие девушки живут в комнатах размером в бальный зал, и их волосы всегда прекрасно уложены. Ланни принадлежал автомобиль, который сделал его много раз миллионером. А когда он покатал на нём всю семью, то стал предметом восхищения за пределами воображения.

Они не только получали от него двадцать пять австрийских шиллингов в день, но и уроки английского. Они заключили семейный договор, никому не разрешалось говорить ни слова по-немецки. И это произвело удивительный эффект, потому что все они захотели говорить. Иногда несколько человек сразу, английский язык в их произношении звучал по-немецки. Порядок слов был таким же, как в немецком языке. Они не возражали, когда Ланни смеялся. Но самое приятное в них было то, что они сами смеялись над собой, а также друг над другом и над всем остальным миром. Они были самой странной комбинацией изысканности и простоты. Они были уверены, что они были самым артистичным народом в мире, но также и самым несчастным. Претенциозность была невозможна. Австрийцам остались только искусство, красота и смех.

Во время третьего ужина, который нравился Ланни в этом доме, подавали простую деревенскую пищу, с ошеломляющими деликатесами для гостей, когда все остальные делали вид, что не обращают внимание на них, Ланни увидел слезы, которые текли по щекам стройной бледный лилии, по имени Густи. Он подумал, что причиной стали взбитые сливки, которые он положил себе на фрукты. Он предложил ей сливки, после чего она заплакала и выбежала из комнаты. «Ну», — сказала муттер Перглер, — «не дать ей внимание, bitte, это просто, что она имеет в любви с вами упал».

«О, нет!» — воскликнул потрясенный пансионер.

«Не беспокойтесь», — сказала мать, утешая. — «Это просто возраст, которого она достигла».

«Она считает, что они являются принцем», — добавила Джулия, обращаясь Ланни во множественном числе, как бы она сделала это на немецком языке.

«Она становится камерой — что это такое?» — встрял младший брат. «Для того, чтобы представить, чтобы иметь для Andacht verrichten».

«Так сказать, помолиться», — объяснила мать, забывая, что Ланни знал немецкий лучше, чем Перглеры знали английский. — «Все будет хорошо, когда вы уедите, герр Бэдд. Она будет лелеять любимые воспоминания, когда есть музыка. Aber, bitte, не позволяйте ей бежать с вами».

— «О, конечно, нет, фрау Перглер!»

«Конечно, если вы, пожалуйста, не хотите на ней жениться», — вежливо предложила Джулия.

«Как он может жениться на ней», — заспорила муттер, — «когда у него в Америке жена уже есть?»