Такие разные миры (сборник) - Роберт Шекли

– Что еще за Антония, какая у нее фамилия? – спросил Симмс.

– Да понятия не имею, – ответил Мерчисон. – Надо в книжках поискать. Или в базах данных.

– Я поищу, – сказал Симмс, – но не питайте больших надежд.

Два часа спустя ответ был готов.

– Ничего нельзя сделать, – сказал Симмс. – Недостаточно данных.

Русский с мрачным лицом сидел на диване, сложив руки на груди.

– Вам известно мое условие.

– А я говорю, что оно невыполнимо. Послушайте, Михаил, ведь ничего особенного от вас не требуется. Мы начнем с несложного. Интервью с ребенком. Старшеклассник, выиграл в школе исторический конкурс по славяноведению.

– Славяне меня больше не интересуют, – сказал Михаил Бакунин. – Я сам славянин, но это ничего не меняет. У них был шанс – в Польше, в России, в Германии. Они предали себя и человечество, когда не пошли дальше марксизма, к окончательной анархической революции!

– Вот это ребенку и расскажите, – предложил Мерчисон. – Во всяком случае, он не славянин. Я вспомнил: его фамилия Питерсон. Питер Питерсон. Хороший мальчик, почему бы не порадовать его?

– Швед, – отметил Бакунин. – В Стокгольме мне пришлось несладко. Не хочу разговаривать со шведами.

– Он не швед! Он американец!

– Я высказал вам свое условие, – повторил Бакунин. – Я хочу, чтобы моя жена была здесь, со мной.

– Михаил, я пытаюсь вам объяснить: мы не можем этого сделать. Я разговаривал с нашими учеными, это попросту нереально.

– Если вам удалось вернуть к жизни меня, – сказал Бакунин, – не могу понять, почему вы не можете вернуть мою Антонию.

– Долго объяснять – слишком сложные технические подробности, – сказал Мерчисон. – Но если коротко, все сводится к тому, что у нас о ней недостаточно информации.

– Она была скромным человеком, – сказал Бакунин. – Из тех маленьких людей, от которых, как вы считаете, ничего не зависит.

– Нет, совсем не поэтому. Чтобы вернуть человека, нам нужно много знать о нем. Иначе – никаких шансов.

– В ЧК должно быть на нее досье, – сказал Бакунин.

Мерчисон не стал рассказывать Бакунину о нынешней России. Ее мусульманская часть вообще не имела доступа к старым архивам. Та часть, что по-прежнему называлась СССР, утратила львиную долю архивных материалов предшествовавшего двадцатому веку периода в ходе беспорядков, сопровождавших раскол страны.

– Если вы не сможете вернуть Антонию, – сказал Бакунин, – я не буду сотрудничать.

– Я не хотел бы прибегать к угрозам, – проворчал Мерчисон.

Бакунин улыбнулся:

– Считаете, меня можно запугать? Сейчас? В этом состоянии, что бы оно собой ни представляло? Мартин, это очень большая глупость.

– Тут вы ошибаетесь, Михаил, – возразил Мерчисон.

И исчез.

Симмс злился. Мерчисон попросил о встрече в лаборатории, а сам уже на полчаса опаздывает. Этот тип вызвал неприязнь к себе с самого начала. Конечно же, Симмс знал его репутацию. А кто не знал? Герой очерков в десятках глянцевых журналов, доверенное лицо нескольких президентов, человек известный тем, что любое дело доводит до конца. Именно такой менеджер и был нужен, чтобы извлечь пользу из этого проекта, получить хоть какой-то доход и попытаться поставить на ноги агонизирующую американскую экономику. «Динамо-машина» – так называли его газеты. Симмс нашел более подходящее определение: одержимый навязчивой идеей эгоист со склонностью к психопатии, который ни перед чем не остановится, чтобы добиться своего.

Мерчисон ворвался в лабораторию с книгой под мышкой.

– Извините, я опоздал. Взгляните.

Он раскрыл толстый учебник истории и показал Симмсу иллюстрацию, занимавшую целую страницу.

– Очень мило.

– Плевать. Вы сможете это смоделировать?

Симмс вгляделся в иллюстрацию:

– Планы помещения есть?

– Они не понадобятся. Я хочу, чтобы вы смоделировали только этот фасад и одно помещение внутри. Описание интерьера у меня есть. И еще мне нужен односторонний доступ во внутреннюю комнату. Сделайте защищенный домен – кажется, так это называется. Сможете?

– Легко, – сказал Симмс. – Для Бакунина мы смоделировали русскую усадьбу с интерьерами. Вы сказали, что в знакомой обстановке он легче пойдет на контакт. Но это помещение…

– Что вам не нравится?

– Односторонний доступ. Это же тюрьма? Тюрьма для симулякра.

– Вы все поняли, – сказал Мерчисон.

– А нет другого способа добиться желаемого вами результата?

– Конечно есть, – ответил Мерчисон. – Оживите Антонию.

– Я уже объяснял, почему нельзя этого сделать. С имеющимися у нас данными мы получим монстра. У созданной нами Антонии будет масса характерологических лакун. Даже внешность симулякра выйдет неудовлетворительного качества.

– Хорошо. Постройте новое помещение.

– Не нравится мне это, – сказал Симмс.

– Ничего страшного. Просто выполните мое распоряжение. Бакунин возьмется за ум, и случится это скоро. И еще, я вам в который раз напоминаю: мы имеем дело не с человеком. Это симулякр, создание из электронов и фотонов, или что там внутри у вашего компьютера?

В отношении Цицерона Мерчисон был не так уверен в себе.

В Бакунине было нечто притягательное, нечто ребяческое и нестрашное. Да и кто он, в сущности, был, исторический Бакунин? Чудак с безумными глазами, который путешествовал по миру, сидел в тюрьмах Германии, Австрии и России, но так ничего толком и не добился. Другое дело Цицерон.

Мерчисон проглядывал распечатку основных этапов жизненного пути Цицерона. Ко временам расцвета империи, около 65 года до н. э., он стал одним из самых влиятельных людей Рима. И при этом даже не будучи патрицием. Он самостоятельно проделал путь от дна и до самого верха исключительно благодаря интеллекту, заслугам, смелости и непревзойденному ораторскому мастерству.

Этот человек был равен Цезарю, Бруту, Марку Антонию. Он был философом, драматургом и поэтом, а также римским консулом.

Такой бы сделал кассу. Все, что для этого нужно, – придумать подходящий образовательный проект.

Мерчисон понимал, что перспективы открываются бесконечные – только бы симулякр Цицерона пошел на сотрудничество.

А Цицерон, как известно, был великим политиком. Поладить с ним будет достаточно легко.

Писательство всегда служило утешением для Цицерона в трудные времена. В доме были письменные принадлежности и бумага – куда более совершенное средство, чем пергамент или восковые таблички. Цицерон писал, пытаясь размышлять, обдумывать свое положение. Стремясь понять, что делать дальше.