Великое Нечто - Дмитрий Емец

Алексей обнимал ее за плечи. Она ощущала тепло его рук. Он сел рядом с ней на кровать, придвинул ее к себе, и их губы встретились.

Первый поцелуй был осторожным, примеривающимся, еще не столько поцелуем, сколько испытанием на возможное продолжение. Губы Лирды чуть раздвинулись, нет, она не только принимала поцелуй, но и отвечала на него.

Ладони Корсакова скользнули ниже, став чашами для упругих молодых грудей.

— Ты правда этого хочешь? Сейчас?

— Да.

Он потянул свитер наверх, на секунду скрыв свое лицо. И вот свитер сброшен на пол. Их губы снова сомкнулись в поцелуе, на этот раз более настойчивом, но тут Лирда неожиданно отстранила его.

— Ты уверен, что мы одни?

— Уверен, — нетерпеливо кивнул он. — Настолько уверен, насколько вообще можно быть уверенным в чем-либо.

— А где баба Паша?

— Спит на веранде.

— А Китти? Вдруг она зайдет…

— Играет с Никитой в карты. Это надолго, — улыбнулся он.

— Да-а… Китти играет в карты? Она же не любит, — удивилась Лирда.

— Уже любит. Погоди! — Корсаков встал, запер дверь и стал покрывать мелкими поцелуями ее лицо, шею, плечи.

Она прильнула к нему всем телом, и в его сознании вспыхнули вдруг строки русской песни: «Тонкими ветвями я б к нему прижалась и с его ветвями день и ночь шепталась…»

— Ты уверен, что это нужно? Я никогда раньше не… — прошептала Лирда, позволяя ему опустить себя на подушки. Старый пружинный матрас жалобно заскрипел под тяжестью двух сплетенных тел.

— Я люблю тебя.

— Да… Я устала бояться запретных чувств… И они слились в яркой вспышке, в новом зародившемся солнце, лучи которого достигли в мгновенном всплеске дальних звезд. Он собрал поцелуями росинки слез с ее щек, слезы были чуть солоноватые.

— Я плачу? Но почему, мне же хорошо? — спросила онаудивленно.

— Может быть, от счастья.

— От счастья? Разве от счастья плачут?

— Иногда, — сказал Алексей.

— Вы, люди, такие странные, — произнесла она тихо и прижалась к нему щекой.

— Почему это? Мы, люди, такие, какие есть, не плохие и не хорошие, не добрые и не злые… Такие, какими всегда бывают люди.

— Не плохие и не хорошие. Просто люди… — эхом откликнулась Лирда.

Теперь, нарушив один из главных законов мрыгов и испытав запретные чувства, она сомневалась, сможет ли, как и раньше, свободно менять форму, перетекая из одной в другую, но это, как ни странно, перестало быть для нее важным. Эта затерянная в провинции Вселенной планета начинала становиться для нее родным домом, местом, которое она так долго искала.

— Да, я должна привыкать. Привыкать быть здесь своей, — повторила она. Корсакова поразило серьезное выражение ее лица.

— Привыкай, а я тебе помогу. — Алексей снова поцеловал ее и, приподняв, усадил на колени.

— Послушай, ведь когда это происходит, люди уже не должны иметь друг от друга секретов? — во внезапном приливе откровенности спросила Лирда.

— Ну, вообще-то нет. — Корсаков, не очень проникнувшись важностью момента, обнял ее и стал покачивать на коленях.

— Перестань, все, что я хочу тебе сказать, действительно правда. — Лирда решительно встала и, нагая, свежая, прекрасная, повернулась к нему. — Ты в состоянии выслушать меня серьезно? — спросила она, хмурясь.

— Постараюсь. Только мне придется не смотреть на тебя, — пообещал Корсаков.

— Договорились. — И Лирда, наклонившись, закрыла ему глаза своими прохладными ладонями. — Ты в самом деле хочешь это услышать?

— Очень хочу. — В его голосе начинала уже звучать настоящая тревога. Он взял ее за запястья и отвел ладони. Она почувствовала его испытующий взгляд.

Лирда набрала в грудь воздуха и быстро, не давая себе раздумать, выпалила:

— Я инопланетянка. Полюбив тебя, я подпала под власть запретных чувств.

Корсаков вздохнул с облегчением:

— И это все? Эту тайну я тебе с удовольствием прощаю. Он вдохнул душистый, сладковато-горький, как скошенная трава, аромат ее кожи. Но она опять отстранилась:

— Ты еще не знаешь всего: за мной охотится майстрюк. Он хочет убить меня.

Второе ее признание Алексей выслушал уже с большим вниманием.

— Майстрюк — это фамилия? — поинтересовался он.

— Ты не понимаешь. Майстрюк… он из космоса… Он хочет убить меня.

— Это уже лучше. Не волнуйся, крошка, борьба с инопланетными чудовищами — моя специальность. Из какой бы галактики он к нам ни прилетел, мы сделаем из него котлету, — в тон ей пообещал Алексей.

Она внимательно взглянула на него и, не увидев на его лице улыбки, благодарно прижалась к нему. — Еще в чем-нибудь ты хочешь признаться? — Больше нет, хотя постой… — Лирда задумалась, смешно наморщив лоб.

С улицы донесся звонкий лай.

— Прадедушка чем-то недоволен, — сказала Лирда. — Чингиз Тамерланович? — спросил Алексей, слегка путавшийся в ее «родственниках».

— Да нет же, Грзенк — папа, а это прапрадедушка — Бнург! — терпеливо объяснила она.

— Ну и пусть лает. Не будем мешать дедушке, — сказал Алексей и закрыл ей рот поцелуем. Как он уже успел убедится, это был единственный срабатывающий способ против роковых признаний.

Часов в десять утра, когда Бурьин с Китти и Корсаков с Лидой пили на веранде чай, баба Паша вернулась из магазина.

— Андрюшку видела, Сократова-то. Заметил меня, так передернулся весь. Синяк у него вот тута. Говорят, жена сковородой приложила.

— Может быть, он ей изменил с кем-нибудь? — томно осведомилась Китти.

— Андрюшка-то? — недоверчиво повторила баба Паша. — Да ты и скажешь. В нашей-то глуши? У нас на всю деревню десять старух.

Место Чингиза Тамерлановича за столом было незанято. Лида объяснила это тем, что дедушка задержался на прогулке. Грзенк появился, когда они уже заканчивали завтракать. Никаких пучков целебной травы в руках у него не было, зато вид у потомка двух ханов и эмира был самый что ни на есть таинственный. С этим же таинственным видом он уселся на свое место с краю стола и замер как истукан. Его маленькие, косо прорезанные глазки хитро щурились.

— А где же лечебная кора и первоцвет, а, Чингиз Тамерланович? — спросил Никита.

Потомок трех ханов недовольно покосился на него.

— Чего ты сияешь, как начищенный пятак? Влюбился, что ли? — подозрительно спросил Бурьин, когда они вошли в лес.

— А что, завидно?

— Мне? Я и сам с усам! — хмыкнул Никита.

В лесу было влажно. Земля буквально набухла сыростью. Грязь липла к сапогам. На почве у ручья отпечатались следы копыт, и Корсаков подумал, что так все и было тогда, несколько веков назад, словно не существовало течения времени, и все осталось неизменным на этой земле.

— Здесь кто-то проезжал на лошади, — сказал Корсаков.

Бурьин вгляделся в отпечатки:

— Ты неисправимый романтик.

— Почему это?

— Только неисправимый романтик спутает лошадь с коровой. Я тоже не большой специалист, но знаю, что лошадей подковывают.

Вскоре ручей привел их к мостику, где они с удивлением обнаружили, что яма на месте выкорчеванного пня засыпана.

Бурьину это не понравилось.

— Похоже, наше тихое местечко становится популярным. Еще немного, и можно будет устроить на полянке аттракцион «Найди клад!». А вот тут, на пеньке, приткнуть кассиршу продавать билетики.

Алексей подошел к мостику и, ступив на него, всмотрелсяв заросли на другом берегу.

С той стороны есть какая-нибудь деревня, ты не спрашивал?

— Там болото. Есть еще сторожка, куда охотники захаживают, но это далеко, — объяснил Бурьин.

— А ты откуда знаешь?

— Да так, поболтал с одним субъектом федерации, — хмыкнул Никита.

Корсаков подошел к камню. Его омытый дождем бок (там, где они счистили мох) отливал блестящей чернотой. Алексей забрался на камень — в одном месте его скошенная часть образовывала нечто похожее на седло. Сверху было видно всю поляну и ручей до излучины. Он осторожно снял тонкий слой мха и увидел в небольшой выемке на поверхности камня лужицу натекшей дождевой воды.

Никита вытащил из-под мостика лопату и сосредоточенно стал ковырять землю у основания камня.

— В случае успеха каждая минута моей работы будет стоить но меньшей мере тысячу баксов, — заявил он.

— А в случае неудачи работа станет сугубо благотворительной, — усмехнулся Корсаков и, спрыгнув с камня на траву, принялся за дело.

Вскоре после того как авантюристы ушли, мрыги, под разными предлогами оставив бабу Пашу, переместились на улицу.

На веранде Лирда на минуту задержалась перед большим старым зеркалом в деревянной раме, разглядывая в помутневшей амальгаме свое отражение.

— Любуешься собой? — Признаться, детка, тебе и в самом деле есть чем любоваться. — Дымла остановилась на шаг позади нее, скрестив на груди руки. Она сама в земном зеркале не отражалась, и это, похоже, ей не нравилось.