Это лишь игра - Елена Алексеевна Шолохова

Это наши с ним личные сбережения. Здесь, конечно, мало, всего двести тысяч, но… хоть что-то. Уже чуть быстрее соберете.

– Мы не можем… не можем их взять, – качаю я головой.

– Можете. Лена, пойми. Эти деньги, они тебе сейчас нужнее. Мы ведь просто хотели летом свадьбу устроить, но сейчас думаем: а зачем? Чем пить-гулять два дня толпой лучше на что-то действительно важное…

– Я не могу, – упрямо качаю головой. – Нет-нет. Бабушка, скажи!

Но бабушка молчит. Смотрит виновато и молчит.

– Лена, не упрямься. Это всё ложный стыд. Ты ведь не выпрашивала, не требовала, я сама так хочу. И мой Игорь полностью меня поддерживает в этом. И потом, мы же не последнюю рубашку с себя сняли. У нас еще осталось. И мы все равно поженимся в августе. Просто чуть скромнее. В кругу родных и близких. Понимаешь, я бы все равно не смогла гулять, веселиться на эти деньги… А вот если у тебя всё получится, это будет для меня лучший подарок.

– Леночка, – подает голос бабушка, – мы потом потихоньку будем отдавать, но сейчас… нам нужна любая возможность…

– Но… – пытаюсь спорить я и беспомощно замолкаю. Хочу им обеим возразить, но в горле ком. В груди щемит и глаза жжет, будто вот-вот заплачу. Смотрю на Олесю Владимировну, а она вдруг подается ко мне и в следующую секунду меня обнимает.

50. Герман

Почти весь апрель Лена пропускала школу. Ну ладно, не весь. Недели две. Чем она болела – упорно не говорит. Сначала я допытывался, выспрашивал. Потом решил – наверное, у нее что-то такое, о чем ей говорить просто неловко. Ну, может, по-женски, например, или еще что-нибудь подобное. Иначе зачем бы ей увиливать от ответа?

В школе без нее в те дни было тоскливо. Я изнемогал. И всё думал: а как же тогда будет потом? Когда между нами будет восемь тысяч километров…

А самое паршивое, что это «потом» – уже так катастрофически скоро. Я не хочу об этом думать и не могу не думать. Это отравляет даже те моменты, когда мы наедине. Целую ее, а на сердце тяжесть. И с каждым днем давит всё сильнее, будто кто-то потихоньку опускает пресс.

Я и сам не знал, что можно так сильно привязаться к человеку. Это реально как зависимость. Во всяком случае явно что-то нездоровое. Потому что, когда Лены не было, меня скручивало от тоски. Чем бы она там ни болела, я болел вместе с ней.

И долго не мог сказать ей о том, что скоро уезжаю. Просто не знал как. Ну и не хотел совсем всё портить. И без того Лена в последнее время грустила.

Но в итоге, конечно, всё всплыло. Бабушка эта ее привязалась ко мне с расспросами… Я ничего против нее не имею, она приятная, добрая, Лена ее любит, но вышло тогда по ощущениям как-то стремно.

Хорошо хоть Лена не стала обижаться. Спросила только: надолго ли я уеду. И я снова не смог выложить всю правду. Сказал, что учеба там четыре года, умолчав про остальное. Так она и то сильно расстроилась, чуть не заплакала. И как ей сказать, что после учебы я там останусь насовсем? Что буду там жить и работать в дочерней компании отца? И даже если вернусь сюда, то ненадолго, типа в отпуск. И то неизвестно когда.

Потом возникла шальная мысль позвать Лену с собой. Правда, что она там делать будет – большой вопрос, но, в принципе, всегда можно что-нибудь придумать. Отца бы я уломал. Но Лена отказалась.

– Я бы, может, и хотела, но не могу.

– Почему? – не понимал я. В тот момент эта идея казалась отличной.

– Просто не могу… по разным причинам… – лепетала она.

– По каким, например?

– Ну… у меня же бабушка старенькая. Я не могу ее тут бросить одну.

Короче, тупик.

Отец же, наоборот, ходил воодушевленный. Постоянно заводил разговор о скором отъезде, о моем будущем, о больших перспективах. А мне всё это как соль на открытую рану.

***

Вечером мы гуляли с Леной. Сначала бродили бездумно, нарезая круги по набережной. Потом сидели в сквере. Было тепло, почти как летом, но у нее почему-то мерзли руки. Я грел ее ладошки, ее тоненькие пальчики, но они все равно оставались холодными. И сама она зябла, но зайти в кафе упрямо отказывалась. У меня же, наоборот, внутри пекло нестерпимо. Лена о чем-то рассказывала, а я только и думал, что нам осталось полтора месяца.

Забавно, два года назад я ненавидел этот город. Мечтал скорее вернуться обратно, в Калгари. А теперь он казался мне самым прекрасным местом на земле. И всё из-за нее, из-за Лены. Я ее, наверное, люблю, подумалось вдруг.

Она же, ничего не подозревая, щебетала о какой-то ерунде. Потом поймала мой взгляд и тотчас смутилась.

– Ты так смотришь иногда, что мне не по себе становится, – розовея, сообщила она.

– Я просто любуюсь. Ты – красивая, – улыбнулся я.

Нежно-розовый румянец стал алым.

– Спасибо, но…

– Без «но». Ты – самая красивая.

Это так. Ветер перебирал ее светлые локоны, а в огромных карих глазах искрилось заходящее солнце. И эта ее застенчивая улыбка – прямо мой личный фетиш. Остановить бы этот миг…

– Герман, а ты когда уезжаешь? – спросила она вдруг.

– Через три дня после выпускного. Двадцать третьего июня.

Наверное, физиономия у меня сразу стала мрачной, потому что Лена тут же тронула меня за руку и заговорила с напускной веселостью.

– А давай сделаем вид, что ты никуда не уезжаешь? Просто забудем об этом и всё. Притворимся, что у нас все впереди, ну и… будем просто радоваться каждому дню, пока мы вместе…

Я, само собой, бесконечно далек от такого наивного самообмана, но подыграл ей, даже улыбку выдавил:

– Давай.

***

За ужином отец снова принялся строить планы.

– Там же два года и уже бакалавр, так? А через четыре – магистр? Я вот что думаю… Ты этот год отучись, ну так, серьезно. А потом будешь совмещать учебу с работой. Чтобы быстрее вникнуть в процесс, изучить, так сказать, все изнутри, не теряя времени… Учеба – это прекрасно, но без практики никуда. А получишь диплом – кресло твое. И ты уже будешь понимать, что