Это лишь игра - Елена Алексеевна Шолохова

– И правильно, – неожиданно поддерживает меня бабушка. – Помочь он ничем не поможет, а так пусть пока… хоть тебе какая-то радость.

– Он бы меня не бросил, – упрямо говорю я. – Ты его совсем не знаешь.

– Дай бог, – пожимает плечами бабушка. – Но я знаю жизнь. Мужчины не любят тягот и проблем. И муж-то не каждый остаётся в семье, где есть больной ребенок. Или с женой что-нибудь… Не выдерживают, уходят… А он тем более мальчик еще совсем. У него все впереди. Сначала-то наверняка и посочувствует, и попереживает, а потом все равно… Ладно еще, когда люди живут вместе, а потом вдруг случилось горе… Совестливых хоть долг не отпускает. Но у него ведь никаких обязательств перед тобой нет, он ничего тебе не должен.

– Герман не такой, – упрямо повторяю я. Настроение стремительно портится.

Бабушка горестно вздыхает.

– Дай бог! – повторяет она. – Буду только рада. Я просто боюсь за тебя, не хочу, чтобы тебя постигло такое разочарование… Потому что когда веришь человеку, когда надеешься, очень горько потом… Вот и говорю, как может быть… как бывает… Не каждый захочет связывать свою жизнь с больным человеком, вешать на себя такую обузу. Всем ведь хочется счастья, а какое счастье с инвалидом? Мытарства одни… Ой прости, прости меня, доченька… – спохватывается бабушка и смотрит на меня виновато и испуганно. – Я совсем не тебя имела в виду!

Я понимаю, что говорит она о себе. Ее муж, мой дед, которого я никогда не видела и уже не увижу, бросил когда-то бабушку и своих детей – мою маму и ее брата после того, как его в детстве сбила машина. Не сразу, конечно, бросил. Какое-то время тоже переживал за сына, помогал, вместе с бабушкой пытался бороться за него, а потом устал. Ну и ушел. Всё я прекрасно понимаю, а все равно обидно. А, может, еще и страшно – вдруг она права? Зачем я Герману такая?

Когда он приходит, у нас все накрыто, но настроение на нуле. Я теперь еще больше чувствую пропасть между нами. Хотя есть и приятный момент: Герман приносит цветы. Целых два букета. Бабушке – тяжелые темно-красные розы, а мне – нежные белые лилии. Я прижимаю их к груди растроганно, чуть не плачу, вдыхаю аромат и будто пьянею. Это ведь мои первые цветы!

Потом неловко суечусь, как поставить букеты, куда усадить Германа, о чем с ним при бабушке говорить. От волнения у меня горят щеки. Еще и он глаз с меня не сводит. Когда садимся обедать, кусок в горло не лезет.

Герман же на радость бабушке пробует почти все, что есть на столе, и одаривает ее комплиментами. А бабушка только рада ему подкладывать. Но потом она всё портит. То есть, не так. Ее вины никакой нет, просто ее вопрос бьет по больному.

– Герман, а ты уже решил, куда будешь поступать после школы? – спрашивает она его.

Наступает небольшая заминка.

– Я уже поступил, – наконец произносит он, не глядя на меня. Ведь мне он так и не сказал ни про письмо, ни про его скорый отъезд. А я делала вид, что ничего не знаю, ждала, когда он сам заговорит.

– Как? Уже? И куда, если не секрет? – интересуется бабушка.

– В САИТ, – отвечает Герман с явной неохотой. Он больше не улыбается, не обволакивает меня ласковым взглядом. Подперев лоб рукой, он смотрит себе в тарелку. Ковыряется вилкой уже без всякого аппетита. И атмосфера за столом становится какой-то тяжелой.

– Что это? Где? – удивляется бабушка, словно не замечает, что и мне, и Герману этот разговор неприятен.

– В Калгари. В Канаде.

– Как далеко! И когда тебе на учебу ехать?

– В июне, – он откладывает вилку. – Спасибо, все было очень вкусно.

– А Леночка всё мечтала стать учителем начальных классов. Да, Леночка?

– Да, – киваю я, а самой плакать хочется. Как скоро он уедет!

Дальше разговор совсем не клеится, и вскоре Герман собирается домой. Я выхожу в подъезд проводить его. Становлюсь к стене спиной. Обычно мы тут целуемся с ним до умопомрачения, но сейчас он просто стоит рядом, заложив руки в карманы, и молчит. Серьезный, даже мрачный. Затем, скосив на меня взгляд, произносит:

– Я не хочу уезжать. Будь моя воля, я бы…

Он не договаривает, но и так ясно. Нам остался всего месяц…

48. Лена

Сегодня со мной случилась катастрофа. Стыднее просто невозможно придумать.

Начались вдруг месячные. Почти на неделю раньше, чем положено. Но самое ужасное, что я уже была в школе. Заметила лишь на перемене перед пятым уроком. Перерыла всю сумку – оказалось, ничего с собой нет! Помчалась в медкабинет попросить если не прокладку, то хотя бы вату. Но медички на месте не оказалось.

Я хотела потихоньку уйти домой, но, как назло, на лестнице меня поймал Бурунов. Как раз его урок должен был у нас начаться с минуты на минуту.

– Третьякова, куда это ты собралась? Звонок уже, – рявкнул ОБЖшник, преградив мне путь.

И действительно – в следующую секунду задребезжал звонок. Надо было, конечно, отпроситься. Сказать что угодно. Да хотя бы сослаться на головную боль или что-нибудь еще в этом роде. Не стал бы уж он, наверное, тащить меня силой в класс. Но это всё пришло на ум позже, а сначала я так растерялась, что просто не сообразила что-то придумать.

Бурунов же подхватил меня под локоть и повел на ОБЖ. Как только он вошел, в кабинете тут же стало тихо. Наши его всегда слушались, а раньше даже боялись. Он подтолкнул меня к моей парте, сам направился к учительскому столу. С места цепко оглядел всех и каждого и только потом разрешил сесть.

Герман посмотрел на меня, улыбнулся. Я выдавила ответную улыбку, хотя ужасно нервничала. Он, наверное, почувствовал, потому что открыл последнюю страницу своей тетради, что-то написал и придвинул ко мне.

Я прочла: «У тебя что-то случилось?». Я качнула головой. Герман принялся было еще что-то писать, но тут Бурунов его одернул:

– Горр! Я разве сказал что-то записывать? Нет! Чем вы там с Третьяковой занимаетесь?

Кто-то что-то прошептал – я не расслышала – и за спиной прокатились тихие смешки. Бурунов еще сильнее рассердился, наорал на