Затылоглазие демиургынизма - Павел Кочурин

через прилежного пахаря. Заставить-то колхозника можно верить во все, но поќльзы не будет без веры земле… Был у нас верный король, коево и земля-пашня приняла, да вот свергли. Тоже на престол входил не прямо. Но взошел через мужика пахаря… И почто бы вот нам доброго короќля менять на капризную "королеву".

— Что же, — сказал Шолин скорее уже не по убеждению, а из своего долќжностного упрямства, — королей сменяют королевы, это бывает. И уклоќнился от дальнейших рассуждений.

Подошел к дубкам, росшим по берегу, полюбовался Черемуховой кручей. Сухов глянул на часы, и вместе с Шолиным повернули без слов к тарантаќсу. Вроде разговор на том и закончился. Но тут московский гость, роќвно бы вдруг на что-то решившись, обратился к дедушке и, что называќется, срезал его наповал. Не меньше смутил и Сухова:

— Назначаем вас, Данило Игнатьич, общественным областным инспектором по кукурузе… Как вы на это смотрите!.. — Не спрашивал, а утверждал вопросом. Доверие большое оказывал, от которого нельзя отказываќться. Отказ — это кара.

Дедушка осторожно без удивления и слов поглядел перед собою вдаль. К чему только не привык за свои председательские годы. Шолин почувстќвовал его настроение и сказал уже спокойно, и вместе с тем как пригоќвор невинно осужденному:

— Это нужно, Данило Игнатьич, — сказал строго Шолин, не удосужив взглядом дедушку. — Чтобы вы сами в нее поверили и других убедили. К вам приедут посмотреть, и вы кое-куда съездите. За опытом, конечно. Должность она ведь всегда обязывает. Иногда и против желания что-то приходится делать. Так жизнь устроена.

Дома наскоро позавтракав, Шолин и Сухов быстро уехали. Шолин простился с дедушкой, считая его областным инспектором. Потом дедушка узнал от Сухова, что у Шолина было специальное задаќние подобрать в каждом районе такого инспектора из солидных председаќтелей- мужиков. Выбор и пал вот на дедушку.

В начале зимы на межзональном совещании дедушку обязали выступить. Он не хотел было ехать в область, но Сухов сказал: "Надо, Данило Игнатьич, как не как, а ты общественный инспектор, обязан. Говори, что душа велит".

Выйдя на высокую трибуну, расхвалив саму по себе кукурузу (эту часть выступления он дал на контроль) тут же и оговорился, что эта барыня-королева хочет чего-то другого, тепла не нашего, вот и капризничает. Клевер — вот другое дело, и урожай дает, и почву обогащает, урожай поќвышает… Эти слова дедушки были прерваны бурными аплодисментами. Апќлодировали и те, кто до него, с этой же трибуны превозносил "королеву" восхвалял ее во спасение колхозного дела. В президиуме запереглядывались: "Вот тебе и поборник "королевы", общественный инспектор". Но главное лицо нежданно заулыбалось и президиум как-то присмирел.

В коридоре Шолин подошел к дедушке и молча, дружелюбно, пожал ему руќку. Сказал: "Правильно…" К кукурузе уже в верхах поостыли, но отќкрыто, с трибуны высказаться как-то опасались. Не было на то указаќний сверху. Совещание было заранее запланировано, отменить его уже не представлялось возможным. Как же — срыв плановых мероприятий, это тоже наказуемо.

Историю с кукурузой и о своей роли нештатного инструктора-инспектоќра дедушка рассказал только Ивану. "В назидание тебе, Ваня, объяснил". Потом добавил: "Собой надо всегда оставаться, иногда и перетерпливать, но от правды не отходить, ее в душе держаться, если прямо высказать ее нельзя". Отцу ничего не говорил, вроде считал это неважным. Обычно не отходил от своего правила все делать открыто, а тут должностью своей этого общественного инструктора или инспектора, вроде кого-то в заблуждение ввел и молчал. А Ивану вот признался, как бы покаялся, чтобы он потом судил его по правде, верно, с оглядкой на время. Кто как не он, внук, в действиях дедушки разбираться станет.

— Себя корить, Ваня, назад праведником оглядываясь, стократ тяжелее, чем в деле за правду стоять. Но стоять-то — как было?.. Так вот, коли, по методе Старика Соколова Якова Филипповича хитрить в высказах "запротив". "За" — то временем отбросится, а "против" — Правдой станет. В открытую лезть — силу противную тебе все равно не одолеть, себя только

для дела погубишь. Неправде-то не жить, она отомрет и уйдет, будто ее и не было. Ты это крепко запомни, Иван, все слушай, а дело делай, как лучше. Терпение надо. Нелегко будет. В главном вот не надо уступать, душу беречь, не терзать ее, чистой оставлять. Она тебе потом и поможет.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

В одну из зим случилась в доме беда.

Иван и Толька Лестеньков учились в средней школе, жили в интернате. Все в том же купеческом Семеновском, где еще не все постройки — торгоќвые дома были разрушены и сожжены.

Морозным ясным днем Ивана вызвали из класса. Редко кого вызывали во время урока. Он подумал, что отец пришел. Но в коридоре стоял дед Галибихин. Иван обрадовался, дед всегда что-то привозил Тольке и ему, Ивану. Дедушка говорил, что на неделе скатают новые валенки. Но дед столбом стоял поодаль от класса и молча ждал Ивана. В руке он держал кнут и глядел то ли на этот кнут, то ли в пол… В овчинном тулупе, барашковой шапке, он походил на озябшего ямщика со старой картинки. Полами тулупа прикрывались мягкие голенища чесанок. Один тоќлько Старик Соколов Яков Филиппович умел катать такие чесанки, легкие и теплые. Ивану новые валенки требовались через зиму. Одну зиму он форќсил в новых, другую бегал в подбитых. Сейчас валенки были не подшитые, но что-то рано запросили "есть": большие пальцы просверлили в носках дырки, и в них попадал снег… Неужто дед приехал с пустом, и без Сашки, раньше всегда брал его с собой. Раздосадовался. Но кнут в руке деда Галибихина рассмешил Ивана. На прошлой неделе Сашка, усыновлен-ный внук, стащил у деда этот кнут. Учился во втором классе, наслышался разговоров в школе, что у каждого человека должно быть свое какое-то занятие, тайное от взрослых. И называется это ''хобби". И он решил соќбирать конскую сбрую. Выучил и словечко — "коллекционировать". Сашке дед это и внушал внуку-сыну своими рассказами о лошадях как он их подковывал, имея свою кузницу. Какие породы лошадей водились у них, и какая была сбруя. На Подволоке у Сашки уже лежали старые седелки, хомуты, шлеи, супони, уздечки с поводками и удилами. Шкворни от телег. Подковы и разное другое, коему и названия-то не было. Собрать это все поќмог Сашке сам дед и брат Костя. Сашка и любил ездить с дедом в дорогу на лошади. Увидит где запряженную лошадь, приметит бляшку на шлее или уздечке, норовит тайком сорвать. Так и полнилась '"коллекция лошадиная". Дед поощрял Сашку: "Вырастешь вот и будешь дивить людей диковинками, тем, чего они сами не видели, а только слышали". Но вот кнута у Сашки не было. И он взял его у деда. Опасался, что кнут этот могут украсть у деда пастухи. Симка Погостин и тот вот больно зарился. Дед хватиќлся кнута и догадался, что Сашкина проделка: "Кроме тебя, шельмеца, не-кому, — сказал ему. — Принеси сам, а то найду и выпорю. Сашка кнут не приќнес. Дед сам сыскал его на подволоке. И огрел "коллекционера с оттяжкой. "Как вора, сынок, для памяти, — сказал Сашке. — И не за то больше, что украл, а что не признался. Обманщиков и Бог не прощает. В нашем роду их не водилось".

Сашка считал себя героем, похвастался в клубе ребятишкам: "Лупанул, как выстрелил". Спустил штаны, показал рубец. Дед Галибихин, придя в воскресение к дедушке, погордясь сыном, тоже поведал, как он сказал, о веселом случае. Изведут последних лошадей, так и отдам ему свой кнут, сказал он умиленно. Нигде такого кнута не сыщешь. Брал его в ссылку, старинной особой плетки. Из тонких сыромятных ремеќшков особой пропитки. Подумал тогда, что нигде без лошадей не обойтись, и сберег. Кнутовище уже теперь дома сделал из можжевелины…"

Иван и подошел к деду Галибихину с такими веселыми мыслями, но дед отвернулся, вроде как сердясь на что. Глядя себе под ноги, сдавленно проговорил в сторону от Ивана:

— Матку твою, Ваня, бык забодал… — испугался своих же слов, доскаќзал, — не на совсем, не насмерть. По хлеву больно покатал. В больницу ее вот и привез…

Иван не сразу взял в толк, о чем говорит дед Галибихин. Было забавно смотреть на него, лохматая шапка, в тулупе, стоит словно статуя каќкая. Что может случиться с кем-то неладное, эта мысль до Ивана не доходила. И он как бы не расслышал слов деда Галибихина. Дед Галибихин строго обернулся к улыбающемуся Ивану и с сердцем выќсказал:

— Говорю, бык забодал Трошка. В больницу мамку и привез. Фельдшериќца с ней теперь.

Видя, как Иван стал меняться в лице, дед пробормотал славшим голосом

— Ну, говорю не насмерть… Дедушка в районе. Бабушка Анисья с Прасковьей осталась… Отца вот твоего пойду разыскивать, а то сразу-то не нашел…

Иван стоял остолбенело и вдруг закричал истошно:

— Мамка, мамка… — бросился в конец коридора.