Затылоглазие демиургынизма - Павел Кочурин

— Дай-то Бог, и опять, Савельевна, по молодому забегаешь. — И о Троќшке сказали: — бык-то смирный был. Теленком сама выхаживала. А что вот нашло, как на парня пьяного. Видно уж судьба такая, на роду напиќсано за грехи чьи-то пострадать.

Мать посидела со всеми и бабушка Анисья проводила ее в пятистеновк, чтобы прилегла. А старухи еще долго сидели и пили чай с постным сахаром. Был Великий пост, Страстная неделя. От меду отказались. Это Анне болящей, не грешно и молочка с медом испить.

Ребятишек, прибежавших в дом, как это водилось при всяком событии, особенно радостном, бабушка Анисья оделила пряниками. И они с Иваном убежала на улицу. Там и рассказали Ивану, как Трошка катал мать по хлеву. Ни с того, ни с чего накинулся, взъярился и пошел. Вскинул рогом в открытый отводок, а то бы и насмерть забодал.

Иван думал, что Трошку пристрелили. Раньше взбешенных быков пристќреливали. А тут Трошку не тронули, дедушка не велел. Это удивило Иваќна: Как Трошка будет теперь в глаза матери глядеть. Бык, бык, а пониќмать должен, что натворил.

Дедушка глядел на мать виновато. Пришел из конторы робко, словно не в свой дом. Остерегался расспрашивать.

Мать сказала, видя страдания дедушки, его переживания.

— Чего уж тут, тятя, это природа наша такая, о себе забываќешь, все о деле думаешь, хоть оно вроде бы и не твое. — И спросила дедушку, как он сам-то, тоже ведь вот заботы, ходишь, что у быка под рогами, не бык так другое что боднет.

— Чего обо мне-то думать, — отговорился он, — годы уж мои… тебя-то вот не уберег. Всяким пустым делом от него отгораживаемая, от человека, не осознаем, что он творец всего божьего, чем люд живет. И верно, что природа, себя не умеем любить, а без любви себя, как любить другого…

— Посмотрел на мать строго и покаянно. Помешкал, склонив голову тяжело выговорил, как в тяжком своем грехе признался, — больно я виноват перед тобой, Анна. И перед другими, перед Прасковьей вот, перед Мишей Качагариным, Надей. Одни вот вы за всех и в помощь вам дать некого.

— Да уж ладно, тятя, — мать отмахнулась, не дав ему договорить. — Кто нас обережет от нашей доли. Коли вот сами не будем стараться, стараќтельные животы и остальных держать, всем что ли бежать от себя. Не из-за греха своего здоровье уходит, а от нелада на нас напавшего… Да и то сказать, с чистой-то совестью спокойней и горе, оно и уходит от тебя, — коли не глянешь белый свет. Нам уж не привыкать по-нынешнему-то жить, может вот на наших детей снизойдет Божья милость, коли грех свой и наш осознают.

Дедушка присмирел, как после святой исповеди, дивясь, откуда такая рассудочность в Анне, недавно строптивой и нетерпеливой. Наши рассуждения со Стариком Соколовым Яковом Филиппычем переняла. Дай-то бог, чтобы и до других они дошли. И все же сказал:

— Прощения вот и прошу у тебя, Анна, а через тебя и у всех других, коих невольно вынуждал к неподобию… Вроде для нас всех еще и не настало время мира, все вроде как в войне живем, боремся за что-то невеќдомое и сами. Будто под грозой ожидаемой ходим. Оттого и друг на друќга мирно не смотрим…

Через две недели мать засобиралась на ферму. Дедушка и отец уговаќривали повременить. Может учетчицей в село, грамотная ведь. Но мать рассудила: до большесельской фермы около часу ходьбы. Утром уйдешь, днем уж не прибежишь домой. И огород, и скотина без присмотра. То же и выйдет. Да и Паша с Надей жалуются: "Хоть уходи, сил нет". И Троќшку, как бросить. При первой встрече с матерью признал ее, руки лизал, мычал, как виноватый. Кольцо ему в ноздри продели, боятся, будто зверь лютый, без ласки к нему. И как его оставишь, виноватого вот и кающегося. Живое ведь существо, Божье творение. А если случилась беда, то что-то толкнуло его на это. Все ведь в нас — и беды и радости как бы самими творятся во грехе людском.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

1

Последние два года дедушка частенько хворал. Все домашние — отец, мать, бабушка Анисья уговаривали его уйти из председателей. Он и сам это понимал — года подошли.

— Пора уж, знамо, — соглашался он, но как-то тянул. — Другой наќдобен по нынешним-то временам, но где вот он… Михаил Трофимович Суќхов теперь в области, далеко от нас. А с новым-то "Первым" полного согласия и нет. Хорошо вот Яков Филиппович обок… — и грустно, будто себе одному, признавался: — Ровно бы не дело делаешь, а безделье спќравляешь всему во вред.

Старики дедушке сочувствовали… Крестьянин в должности проку не имеет, повторяли свои высказы. Но и беспокоились: кого пришлют?.. Боялись чужака, как это уже было в Большом селе. Свой люд поразогняли. Раньше присланные из города первым делом за церкви брались, из кирпичей хлевы строили. Теперь приходят ушлые — кредиты да фонды "выбивают": чего не просить, коли дают, отдавать в лучшем случае не ему. Да и без отдачи опосля списывают. Но у мужиќка от таких действий "цыган" радости не было. Дарованное в прок не пойдет, как дождик в решете не держится, так и кредиты меж пальцев утекут.

Ивану не хотелось, чтобы дедушка уходил из председателей. Но и жалко его было. Он страдал за всех. Даже за тутановцев, что там разваќлюха. Живут обманом, в долгах. Да и у себя не выходило так, как бы хотелось. А колхозный люд, ровно заблудшего путника, дразнили огоньќком скорой зажиточности. В один голос красно баяли о чем-то развитом. А от кого ждать благости крестьянину, тому же колхознику — только от земли. Это кажись бы и царе новоявленному должно быть ясно… Дедушќка, "как посаженный на цепь пес", рвался и праведному крестьянствованию, держа в себе веру, что цепь не вечна…

Изредка наведывалась в Мохово Агаша Лестенькова. На Большесельской ферме дела у нее подналадились. Доярками были Вера Смирнова, Ольга Галибихина с дочкой, двое сухеровских. И все же Агаша горюнилась: с утра до вечера на ферме; парень из школы приходит и сам по себе. Дом надо бы подрубить, венцы нижние подгнили. Сразу-то как въехали не сделали, хотелось побыстрей вселиться. А теперь вот и не соберешься.

Дедушка сказал Агаше, что колхоз отремонтирует, а она стеснялась этого, и так укоряют, будто ей председатель во всем потрафляет.

На собрании когда еще было решено, что ремонт жилья колхозников принять на себя колхозу. Пустующие дома откупить, поправить и выдаќвать молодым семьям, Но до дела решение не доходило. Дедушку и партоќрга колхоза Старика Соколова Якова Филипповича осудили за такое решение. Запретил его проводить. "Не в ту сторону повернулись, — заявили в райкоме. — Перспективы не видите. Нейтральную усаќдьбу надо благоустраивать, современные дома строить".

И все же дедушка после разговоров с Агашей Лестеньковой, попросил Якова Филипповича обойти деревни и выявить какие дома нуждаются в реќмонте. Случай благоприятный выпал. В райкоме менялось руководством и там каждый за свою персону переживал, о колхозах позабыли.

Старик Соколов Яков Филипповичи парторгом не отходил от плотничьей бригады. Свою выборную должность секретаря партийного считал общестќвенным долгом, а бригадира плотницкой бригады — работой своей неотложной. Должность парторга он исполнял исправно, но главную свою задачу и тут видел в ограждении председателя, дедушки, от разных нападок. Это была его затаенная цель. В полушутку свою "методу" он так разъяснял:

— Я по-мужицки, Игнатьич, "запротив веду партийную работу свою". В говорение-то нашем иногда и ладное промелькнет. Но исполнение и лаќдного, если не по-своему, то во вред делу…

После того, как Сухова взяли в область, на дедушку яро стали налегать контролеры и инспекторы. Насылались комиссии. Утвердились и формулировки для проверок: "Искоренить анархо-моховскую отсебытину". Вроде припевки к заученной песенке.

Яков Филиппович горько признавался, что тут поневоле надо совершенсќтвоваться в разных ухищрениях. В вопросе о ремонте дома Агаши Лестеньковой переговорил с "Первым" — третьим уже после Сухова. Сказал, что председателя колхоза надо бы подтолкнуть к ремонту домов колхозников. Слова в партийно-правительственном решении нашел об этом. Каждый "Первый" по прописи службу свою начинает — с заигрывания с массами. И ныќнешний новый был не исключение. И поторопился идею старого парторга втолковать дедушке. "Передовая доярка, как не поддержать!" Все вроде как с ремонтом Агашиного дома от "самого" и изошло.

Дом Агаши Лестеньковой отремонтировали как фронтовичке и заведующей фермой, лучшей в районе. Лес взяли сухой из колхозных запасов. К домам других ветеранов и солдаток тоже подвезли бревна. Люди вроде бы и возрадовались. Но тут же к радости прилипли непрошено обиды и распри: "Почему ему раньше, а мне позже?"

Того и надо было ожидать при неладном устройстве житейского мира, когда тебе что-то выдается и выделяется, а не трудом по воле своей вершится. Зависть и одолевает.

Дедушку вызвали в райком. Накопилось ворох жалоб-накаток. Обвинили в распутстве, в сожительстве с Агашей Лестеньковой. Будто Толюшка его настоящий сын, кровный. Только вот фамилию материну носит. Потому от колхоза купил он ей дом, а теперь вот достраивает, обновляет за счет колхоза. Бывшего кулака Галибихина и пленного Федора Пашина при себе держит. Один раскулаченный, мироед, другой Гитлеру служил. И парторг у него старовер, коммунист во Христе кличку себе взял. Тоже не случайно у такого председателя…