Особый отдел и пепел ковчега - Юрий Брайдер

Кондаков, катавший по столу деформированные пули, собранные на месте перестрелки, внезапно произнёс:

— Интересно, а где Окулист берёт боеприпасы для своей пушки? Это вам не ширпотреб какой-нибудь, а «магнум» сорокового калибра, если считать по американской системе. Их из-под полы у армейского прапорщика не купишь. И у пьяного милиционера из кобуры не украдёшь... Только вчера Окулист расстрелял как минимум дюжину патронов. Два полных комплекта.

— А ведь ты это правильно подметил! — Цимбаларь с уважением покосился на коллегу. — Хотя в револьвер можно загнать любой патрон более или менее подходящего калибра, лишь бы он из барабана не вываливался. Но это настоящая «магнумовская» штучка. — Действуя только кончиками пальцев, он неловко взял одну из пуль. — Полуоболочная, с экспансивной выемкой...

— Вы хоть просветите меня, тёмную, чем патроны «магнум» Отличаются от обыкновенных? — попросила Людочка, слабо шурупившая в стрелковом оружии.

— Что это такое? — Цимбаларь щёлкнул ногтем по пивной бутылке. — Поллитровка! Стандартная тара для алкогольных напитков, по крайней мере в нашей стране... А это что? — Он извлёк из ящика стола куда более объёмистую винную бутылку. — Кто подскажет несведущей девушке?

— Это «бомба», — сказал Кондаков.

— Это «гусак», — возразил Ваня.

— Вы правы оба, — сообщил Цимбаларь. — Тару в две трети литра пьющая публика окрестила именно так... А вот в Европе все бутылки, объёмом превышающие стандартные, называются звучно и незамысловато — «магнум». Из виноторговли это словечко перекочевало в оружейное дело. Ведь патрон, по сути дела, та же самая бутылка. Только маленькая, металлическая, наполненная порохом и вместо пробки закупоренная пулей. Кстати, бутылки тоже стреляют... Короче, сейчас почти все боеприпасы повышенной мощности называются «магнум».

— Теперь понятно, — сказала Людочка. — Между прочим, в институте я писала реферат на тему «Законы, регламентирующие ношение, хранение, приобретение и использование оружия». Так вот, физические лица, к числу которых относятся все наши сограждане, не имеют права иметь в личном пользовании боевое нарезное оружие калибром свыше четырёх с половиной миллиметров. Исключение делается для коллекционного, наградного и спортивного оружия, но это уже особая статья. В любом случае, десятимиллиметровые патроны повышенной мощности не должны поступать ни в свободную, ни в лицензионную продажу.

— Это мы и сами отлично знаем, — сказал Кондаков. — Но ведь откуда-то они берутся! А если какой-нибудь бобёр владеет «смит-вессоном» на правах спортивного оружия и закупает такие боеприпасы для стрельбы в тире?

— Думаю, установить это нетрудно. — Людочка отправила бутылки, послужившие для неё как бы наглядным пособием, в мусорную корзину. — Если такие люди и существуют, то их считаные единицы.

— И вообще, почему на вооружении Окулиста оказался именно «смит-вессон»? — не унимался Кондаков. — Чую, это не простая случайность. Есть тут какая-то заморочка.

— Надо навести справки о выпускниках школы киллеров, в которой учился Окулист, — посоветовал Цимбаларь. — Может, кто-то из них сидит в тюрьме или завязал с прошлым. Только они одни могут пролить свет на оружейные пристрастия своего бывшего однокашника. А уж оттуда ниточка потянется и к боеприпасам.

— Раз ты вхож в убойный отдел главка, то и звони туда сам. — Кондаков сделал руками жест, который некогда прославил в веках прокуратора Иудеи Понтия Пилата.

Некоторое время спустя стало известно, что подпольную школу киллеров, обычно именуемую «Новосибирской», закончило примерно полсотни человек. Около двадцати из них погибли, причём семь — за границей. В тюрьмах России содержалось трое, в иностранных — один. Сведения о том, как сложились судьбы остальных выпускников, отсутствовали. Ничего не было сказано и о завязавших.

Из заключенных наибольший интерес представлял некто Скворцов, по кличке Солист, сидевший практически рядом — в колонии строгого режима под Тулой. Срок у него был не маленький, восемнадцать лет, из которых минуло только два.

— Ты, Пётр Фомич, не обижайся, но ехать туда придётся тебе, — сказал Цимбаларь. — Никто другой этого рогомёта не расколет.

— Да я бы и без ваших подсказок поехал, — ответил Кондаков. — Там мой земляк заместителем начальника служит. Давно собирался его навестить, да всё подходящего случая не подворачивалось.

— Вот и славненько! — обрадовалась Людочка, честно сказать, не ожидавшая от Кондакова такой покладистости. — На какое число заказывать билет?

— Не надо никаких билетов! — возмутился Цимбаларь. — Я Петра Фомича с ветерком прокачу. До самой Тулы... По волнам, по морям, нынче здесь, завтра там... Вы без дела тоже не сидите. Мезузу я вам оставляю. Будете надевать её и по очереди гулять в тех местах, где может появиться Окулист. Бетил она метров за сто чует. Даже сквозь капитальную стену... Заодно проверьте все оружейные магазины, склады, тиры и прочие заведения, имеющие отношение к боеприпасам... И постоянно будьте на связи! Не исключено, что мы узнаем нечто такое, что потребует немедленных ответных действий.

Глава 16

КРОВАВЫЙ КОМПОТ

К сожалению, надеждам Кондакова не суждено было исполниться. Его земляк, посвятивший всю свою жизнь служению системе исправительно-трудовых учреждений (так ещё со сталинских времён стыдливо именовали тюрьмы, лагеря и колонии), благополучно уволился ещё год назад и перебрался в Краснодарский край, где владел двухэтажным домиком с виноградником и видом на море.

Однако руководство колонии, ныне находившееся в ведении Министерства юстиции, к нуждам бывших коллег отнеслось с пониманием и обещало устроить встречу со Скворцовым сразу после обеденного перерыва.

— Сейчас его лучше не беспокоить, — пояснил начальник оперативно-режимной части, так называемый «кум». — Он мебельные шиты в столярном цеху клеит. Дело тонкое, и другого такого специалиста у нас нет.

— Стало быть, встал на путь исправления, — с одобрением произнёс Кондаков.

— Могила его исправит, — скептически усмехнулся «кум». — Он потому овцой прикидывается, что побег замыслил. Надеется в шкафу или в тумбочке на волю выбраться. Вот и трётся возле мебельного производства. А нам это только на руку. Пусть зарабатывает средства для родного учреждения.

— Как вы полагаете, он темнить будет или правду скажет? — поинтересовался Кондаков.

— Это смотря о чём разговор пойдёт. Если дело прошлое, никого конкретно не затрагивающее, может и правду сказать. А во всех остальных случаях соврёт, но так правдоподобно, что комар носа не подточит... Я этих басурман лучше всякого рентгена вижу. Недаром двадцать лет в оперативно-режимной части служу. Он ещё рот не успеет открыть, а я уже знаю, о чём базар пойдёт. В нашем деле иначе нельзя... Вы мой совет послушайте. Когда будете со Скворцовым говорить, как бы случайно намекните, что собираетесь на какое-то время взять его из зоны. Для опознания, очной ставки или там ещё для чего-нибудь. Тогда он возле вас ужом обовьётся, кенарем запоёт. Глядишь, на радостях и сболтнёт что-то важное.

— Неужто так по свободе соскучился? — удивился Кондаков.

— Да нет же! Из следственного изолятора или из милицейского «обезьянника» сбежать куда легче, чем из зоны, — пояснил «кум». — Вот он себя и тешит упованиями. Здесь все на идее побега помешаны. Спят и видят себя по ту сторону «запретки»... И вот что ещё. Я, конечно, ваши карманы выворачивать не собираюсь, но проносить на территорию колонии спиртное или наркоту не рекомендую. Этим вы преступника к себе не расположите, а, наоборот, свою слабинку покажете... Сигаретой угостить можно, сигарета общению способствует... А впрочем, кого я учу! Вы ведь лагерные порядки, наверное, не хуже моего знаете.

— Так-то оно так, но добрый совет никогда не помешает, — сказал Кондаков. — Тем более что сейчас тут у вас столько перемен. Исправительно-трудовые колонии превратились в просто исправительные. И эмблемы на петлицах совсем другие.

— Но я принципиально ношу прежние. — «Кум» горделиво продемонстрировал эмблемы МВД.

Для беседы со столичным следователем Скворцова вывели в прогулочный дворик, так называемую «локалку», что как бы подчёркивало неформальный характер встречи.

Кондаков, предварительно ознакомившись с его делом, добродушно поинтересовался:

— За что же, Михаил Павлович, тебе такой срок запаяли?

— Да ни за что! Наверное, спутали с кем-то, — не моргнув глазом, соврал Скворцов, взятый с поличным при попытке убийства федерального судьи. — Вот такая наша жизнь разнесчастная! Мне бы вкалывать на благо людей да создавать прочную семью, а я тут гнию заживо. Где, спрашивается, справедливость?

— Ай-я-яй, — посочувствовал Кондаков. — Так ты, выходит, трудящийся фраер и никаких связей в преступном мире не имеешь?