Сыновний бунт - Семен Бабаевский

Прибыв в Журавли, Симеон на второй день нанес визиты сперва председателю Журавлинского Совета, затем Ивану Лукичу Книге. В тот раз разговор был двухминутный. Поглаживая усы, Иван Лукич сказал «Зря, парень, ко мне пожаловал. Вести с тобой беседу у меня нету ни времени, ни желания… Мы с тобой существуем на разных полюсах, и о чем нам толковать, не знаю…» Эти слова, не смутили Симеона, не обидели. Смело глядя на Ивана Лукича своими спокойными светлыми глазами, он сказал, что только долг вежливости заставил его прийти сюда. «Знаю, — ска-зал он чистым голосом, — знаю, что вы, как и многие журавлинцы, давно отошли от веры Христовой, но я свидетельствую вам, Иван Лукич, свое уважение как руководителю сельской артели…» — «Этого я запретить тебе не могу», — сухо ответил Иван Лукич. Симеон поклонился и вышел.

И вот Симеон снова стоял на том же месте, у порога. В новоявленном попе Ивана Лукича смешило и огорчало то, что этот комсомольского возраста худющий юноша почему-то отрастил усики и бородку, а его высокий худой затылок и хрящеватые, жесткие уши укрывали рыжеватые патлы. Непонятно было, почему сын вдовы Семилетовой Сенька, бегавший в школу, как бегают туда все дети, теперь носил узкую в талии, длинную и неудобную в ходьбе одежду. И тогда, при первой встрече, и теперь Ивану Лукичу казалось, что перед ним стоял не поп, а какой-то затейник, из тех журавлинских весельчаков, что выступают в самодеятельности, и что этот весельчак, изображая Сеньку Семилетова в поповском одеянии, решил разыграть Ивана Лукича. Хотелось подойти к этому ряженому, похлопать по плечу и сказать «Ну, комедиант, хватит дурака валять, это тебе не в цирке… Снимай рясу и убирайся отсюда подобру-поздорову..»

Не подошел и ничего не сказал. Покручивал ус и пристально поглядывал на нежданного гостя. Не мог скрыть улыбку, спросил

— Что тебя опять привело сюда, парень?

— Осмелюсь заметить вам, Иван Лукич, — твердым, отличного тембра голосом заговорил Семилетов, — у меня есть сан и данное богом имя…

— Знаю, Семен, знаю… И скажу откровенно не могу называть тебя ни священником, ни батюшкой Симеоном… Душа не лежит… Так что извиняй… Ну, что у тебя, Семилетов? —.

— Слышал я, сын ваш вернулся?

— Да, вернулся Иван, тот самый Ваня, с которым ты ходил в школу.

— И будто отныне Журавли будут строиться по единому плану архитектора? — продолжал Семилетов. — Иван Лукич, что это — истина?

И снова, глядя на попа и слыша его голос, Иван Лукич улыбался, и ему хотелось крикнуть «Брось дурачиться, Семён! И чего ради попом прикидываешься, когда ты вовсе не поп…» Промолчал и, не отвечая на вопрос Семилетова, спросил

— Тебе-то какая в том печаль?

— В меру сил своих тревожусь, о журавлинском церковном приходе. — Светлые, с большими белками глаза были строгие. — Красота и людское благоденствие от бога…

— А по-моему, — сказал Иван Лукич, — и красота и благополучие не от брга, а от людей, от их труда…

— И церковь божия, — продолжал Семилетов, — сооруженная с умом и с великолепием, украшает всякое поселение…

— Вот куда махнул! Что, или есть мыслишка прилепить на егорлыкском берегу церквушку?

— Вы угадали мои благие помыслы…»

— Да ты что, смеёшься? — со злобой спросил Иван Лукич. — Говорил и еще скажу мы с тобой на разных полюсах… Я председатель колхоза, а ты поп, и беседовать нам не о чем. А тем более о строительстве церкви! И еще хочу сказать в наши дела носа не суй… Все! Прощай… Я все сказал!

— Позвольте мне поговорить с Иваном…

— У Ивана своя голова на плечах, и живет он не моими позволениями… Все!

По тому, как налились бледностью окаймленные шелковистой шерсткой щеки, как недобро блеснули молодые белкастые глаза, Иван Лукич понял, что разыгрывать его никто не собирался и что перед ним стоял не затейник и не актер в рясе, а человек с характером волевым и твердым. И то, как умело левой рукой чуть приподнял сзади рясу, как сдержанно поклонился и затем не спеша, с гордо поднятой гривастой головой вышел из кабинета, говорило о том, что Семен Семилетов на этом не остановится и непременно пойдет к Ивану.

«И что за посетители у меня сегодня! — думал Иван Лукич, стоя у окна. — То Игнатенков неожиданно прилетел, душу растревожил, разных думок нагнал полную голову, то попа нелегкая принесла… Выходит, тому и другому требуется мой сын — архитектор. Хитёр этот Симеон! Тоже к общему делу притуляется. Прёт со своим грязным рылом в калашный ряд, и без всякого стеснения. А как на меня зыркнул, какими пятаками одарил, так, кажется, и кинулся бы, да боязно… Молодой, а сила воли имеется, умеет натягивать вожжи!.. Косяками одарил, а все ж таки поклонился. Видно же, закипел весь, ему бы в драку пойти, а он кланяется. Обучен, вышколен, каналья!.. По всему видно, добрый птенчик вскормился в том коршунячьем гнезде, такой полетит, дай только ему простор… Уже пронюхал, что приехал Иван, и лепится со своей. церквушкой. Стыда нету! Люди коммунизм строят, сколько силы кладут, а ему, видишь ли, в Журавлях божья красота понадобилась!.. — Смотрел на поля, зажав в кулаке жесткие усы. — Да, брат, чудно устроена наша жизнь! И к нашему строю прижился этот людской позор. Это почти так, ежели рядом с культурным растением прут из земли бурьян и чертополох… Что представляет собой в Журавлях этот домишко с ржавым крестом? Крохотный островочек в океане. Волны его хлещут, бьют, размывают, а островочек тот стоит…»

На этих мыслях, которые так увлекли Ивана Лукича, что ни о чем другом думать он уже не мог, его и застал Иван. Он только что искупался в Егорлыке, светлый чуб его был еще мокр и гладко зачесан назад. По тому, как Иван смело вошел в кабинет, как весело посмотрел на отца, Иван Лукич без труда догадался, что настроение у сына отличное. «Это хорошо, что ты такой веселый, — подумал Иван Лукич, тоже улыбкой встречая сына. — Да ты и посмуглел под журавлинским небом и посвежел; видно, в Журавлях живется тебе неплохо». Иван Лукич усадил сына на диван и, смеясь, рассказал сперва о своем разговоре с Ильей Игнатенковым, а затем с Семеном Семилетовым.

— Всем ты, Ваня, теперь нужен, все к тебе тянутся, даже поп.

Иван слушал, и ему казалось, что никогда еще он не видел отца таким ласковым и таким возбужденно радостным, и Ивану вдруг захотелось назвать его батей, как называл, бывало, в детстве.

— Желание Игнатенкова мне, батя, понятно, — сказал Иван. — Но вот Семён меня удивляет…

— Э, сынок, тут удивляться и злиться нечему! Я так смотрю на того Симеона хоть он еще и молодой пастырь, а собой дурак, хочется ему, чтоб в твоем проекте красовалась и церквушка.

— Засмеют же в институте!

— Да и вообще глупость это! — резко сказал Иван Лукич. — Я ему прямо, без обиняков, дал понять, чтоб выбросил эту дурость из головы. — Иван Лукич помолчал. — Может, Семен возымел свои виды на тебя как на бывшего своего школьного дружка?

— Та дружба, батя, Давно бурьяном поросла…

— Ну, шут с ними, и с Игнатенковым и с попом. — Иван Лукич резко, как саблей, махнул рукой и подсел к сыну. — Как у тебя, Ваня, движется диплом?

— Пока еще плохо.

— Что так?

— Не могу придумать, как быть с хуторами. Хочу с тобой, отец, посоветоваться.

«Опять сбился с дорожки, — подумал Иван Лукич, хмуря брови. — Два раза назвал батя и получалось у него ласково, по-сыновьи, а на третий, видно, сил не хватило…»

— В чем же требуется совет?

— Посмотри. — Иван подошел к столу и карандашом на листе бумаги начал чертить. — Янкули — справа, Птичье — слева. Если включить эти два хутора в Журавли, то получается вот такой треугольник. Расстояние — шесть километров и к Янкулям и к Птичьему. Вот так протянутся асфальтовые дороги, рядом зеленые насаждения… Таким образом, самые большие хутора войдут в Журавли, по этой дороге от Янкулей через Журавли до Птичьего примерно двенадцать километров — будут ходить автобусы. Село Журавли внешним своим видом станет похоже на журавлиную стаю или косяк… Что скажешь, отец?

— Красиво, ничего не скажешь. И насчет журавлиного косяка тоже к месту. — Иван Лукич смотрел на жирные карандашные линии, комкал усы, думал. — Но совет у меня, Ваня, будет простой, отцовский. Верши, Ваня, дело так, чтоб там, в Москве, учителя твои были довольны, а о другом пока не помышляй…

— Жить-то в Журавлях не учителям моим? — с улыбкой спросил Иван. — В первую очередь должны быть довольны журавлинцы…

— Это-то так, — согласился Иван Лукич. — Но эта красота, Ваня, пока что на бумаге?

— Ты не веришь, отец? — в упор спросил Иван.

— Верю, Ваня, верю, все это можно осуществить. — Ивану Лукичу не хотелось заводить с сыном, как он считал, ненужный разговор. — Ты, Ваня, действуй, рисуй, черти все это на бумаге, и когда у тебя получится наглядная картина, тогда мы обо всем и посоветуемся. По-моему, связывать с Журавлями Птичье и Янкули не следует. Села наши надо суживать, а мы их будем растягивать. — Уселся на диван, закурил, а Иван стоял, понуря голову и глядя на лист бумаги. — Ваня, я так думаю, что тебе требуется помещение под мастерскую? Угадал, а?