На острие меча - Богдан Сушинский

Вот и сегодня у них все шло как обычно. Утро выдалось хотя и не солнечным, но теплым. Роса на лугу быстро испарялась, источая при этом упоительный ромашковый аромат каких-то огненно-желтых цветов.

В очередной раз, встретив клинки противников, Гяур на несколько мгновений задержал их и перевел взгляд туда, куда уже смотрел Улич. На другом берегу, на высоком гранитном камне, застыла фигура девушки с распущенными черными волосами. Немного постояв там, девушка, очевидно, поняла, что ее появления оказалось достаточно, чтобы привлечь внимание не только телохранителей, но и самого князя, и исчезла с такой неосязаемой поспешностью, словно не сошла, а растворилась в утренней дымке.

Опустив сабли, Гяур едва заметно покачал головой, ожидая, что после этого видение появится еще раз: если не на гранитном валуне, то на одной из соседних возвышенностей.

— Это Власта, князь, — вытирал клинок о свою ладонь Улич. — Та самая нищенка из трактира, суд Господний.

— Она что, часто появляется там?

Улич замялся, посмотрел на Хозара. Но тот ожесточенно хмурил чело, усердно рассматривая рукоять дамасской сабли и предоставляя Уличу возможность самому выкручиваться.

— Каждый день, князь. Всякий раз, когда мы здесь с тобой переучиваемся с мечей на сабли.

— Почему же я не замечал ее? — удивился Гяур.

— Зато Хозар чуть ли не каждый вечер умудряется столкнуться с ней, если не на этом берегу, то на том, — ухмыльнулся Улич.

— Так и было? — поинтересовался Гяур.

— Видел ее несколько раз. О князе спрашивала. Я отвечал, — как всегда, лениво и немногословно, объяснил Хозар.

— И что же она делает? Чем занимается?

— За возвышенностью, там… хижина.

— Ну?

— Хижина за возвышенностью, говорю, небольшая.

— Ну, хижина, хижина! — кончилось терпение Гяура. Он-то знал, что и в десятый раз Хозар повторит то же самое: «Хижина там…» — Она что, живет в хижине по ту сторону реки?

— Ольгица наняла для нее. Сама тоже иногда бывает.

— Ты говорил с ней?

— С Властой?

— Да хотя бы и с Властой, а еще лучше — с Ольгицей.

— Пробовал.

Хозар вытянул руку и провел острым клинком по тыльной стороне ладони. Воин проделал это с явным усилием, однако ни одной царапины на теле не осталось.

Гяур не вздрогнул, но все же поморщился, теперь уже — всего лишь поморщился. А раньше, сколько бы раз Хозар ни демонстрировал эту дьявольскую способность своего тела противостоять лезвию сабли или ножа, — неминуемо вздрагивал.

Когда Хозар с невозмутимостью факира брал острый как бритва кинжал и вел им по шее или по оголенному животу от ребра до ребра — только люди, не знающие его, могли предполагать, что это безобидный фокус, позаимствованный у бродячих циркачей. На самом же деле все было, как было: острое лезвие кинжала и движение, после которого на теле любого другого человека остался бы глубокий разрез.

— Так ты все же пробовал всерьез поговорить с ней?

— Говорил, да…

Увлекшись, князь и себе провел саблей по тыльной стороне ладони. Провел без всякого усилия. Однако на теле сразу же проступил синевато-кровавый след. Хозара обучали этому страшному и странному развлечению два смертника-сирийца, с которыми он более года просидел в тюремной яме Дамасской крепости. Тело и воля у него оказались подходящими, учеником он тоже был старательным. Правда, сначала он резал свое тело всего лишь острым камешком. Но в свое время сирийцы начинали с того же.

— Так что, может, на самом деле Власта приходится Ольгице дочерью?

— Приходится, но неродной, — ответил вместо Хозара Улич. — Говорят, что кто-то подкинул ее ясновидящей. Бездомную и безродную. Ольгица подобрала девочку на улице, когда та была совсем маленькой, а саму Ольгицу еще не решались называть старухой. Но ведь что странно: Власта, оказывается, владеет такой же бесовской силой взгляда и предсказания, как и слепая.

— Действительно, странно. Не думаю, что это всего лишь случай, — согласился Гяур.

— Знать бы, кто родители девушки. Возможно, старая ведьма Ольгица обнаружила в ребенке черную силу и похитила ее. Или выкупила.

— Но ведь ты же — сын и внук волхвов из племени уличей, — улыбнулся князь. — Изучал медицину и предавался тем же бесовским забавам, которыми поражает всех нас Ольгица. Неужели и ты пасуешь перед ней?

— Этому не учатся, князь. Если небесной воли на то нет — значит, нет. А мне такой воли не ниспослано. Старуха и даже эта… Власта сильнее меня. И взглядом, и словом. Потому и живут с колдовства. А я вот — из сабли.

— С колдовства, из сабли, с божьей милости, — задумчиво подытожил Гяур. — Ладно, не будем гадать, продолжаем обучаться сабельному фехтованию.

Он поднял свое оружие, встретил клинки противников, и… вновь замер: Власта стояла на том же камне, причем настолько неподвижно, словно сама была гранитным изваянием. Однако и в этот раз наблюдать за ней Гяур мог лишь несколько мгновений, так и не поняв: видел ли на самом деле или же его дурачит луговой мираж. Одно он успел осознать: молодая колдунья не сходила с камня и вообще не двигалась, а попросту растворялась в пространстве, как и положено наваждению.

Если бы Хозар и Улич знали, сколько раз Власта являлась ему вот так, только не на заречном валуне, а во сне, в предутреннем бреду, в романтических грезах и во вполне реальных видениях… Тогда они давно перестали бы творить тайну из своих встреч с этой девушкой, а просто, по-мужски, по-дружески помогли бы увидеться с ней.

— Оставайтесь здесь. Хозар, бери копье. Улич, учись защищаться саблей от копья. Больше всего во время конной атаки гибнут от того, что не умеют защищаться от него, — бросил Гяур, уже ступив на неширокий, основательно расшатанный и прогнивший мостик.

8

Да, с воспоминаниями было покончено, причем, как хотелось верить Эжен, раз и навсегда. Зато наступила пора возвращаться к пансионатной обыденности.

В течение двух дней, последовавших после происшествия с Амелией, леди Стеймен делала все возможное, чтобы маман Эжен и Мюно не попадались друг другу на глаза. При этом она еще и предпринимала отчаянные попытки угомонить Амелию, погасить возникший пожар пересудов, успокоить девиц, заявляя, что ведь ничего особенного не произошло. Из них, пансионесс, готовят светских дам и любящих жен. То есть то, что, предлагала маман, следует воспринимать как обычный урок «постельной нежности». Возможно, маман Эжен слегка увлеклась — это другое дело. Или же Амелия слишком нервно восприняла свои первые неудачи в постели. Стоит ли придавать этому значение?