Бриллианты и булыжники - Борис Николаевич Ширяев

в качестве рецензента, я не мог найти себе там свободного стула и принужден был сидеть на каком-то обрубке за сценой. В первых же рядах блистал пленум местных партийных организаций и правительственных учреждений, а позади дружно завывала от восторга молодежь…

Таким образом, и в области внешкольного культурного развития современной русской подсоветской интеллигенции мы можем установить тот же полный крах всех попыток создания социалистического психического типа, можем видеть яркие проявления отталкивания от насильственно прививаемых молодежи коммунистических схем.

В среде интеллигентов как дореволюционного времени, так и советских годов имелась и имеется своя внутренняя иерархия, выявляющаяся в их культурном кругозоре, интеллектуальном багаже и художественных вкусах.

В дореволюционные годы средний тип студента был глубоко различен для центров – Москвы и Петербурга – и провинции, примерно, Томска или Казани. Московский студент стоял во всех отношениях на значительно более высокой ступени культуры, чем томский.

Это вполне понятно. К услугам первого были лучшие театры России, Румянцевская и Государственная публичная библиотеки, музеи, отборный по качеству состав профессуры, томский же студент ничего этого не имел. Совершенно ясно, что культурный уровень первого значительно превышал развитие второго.

То же самое наблюдаем мы и теперь. Московские и Ленинградские высшие учебные заведения выпускают современных русских интеллигентов, значительно превышающих по своему культурному уровню выпущенных высшею школою периферии. Но следует отметить, что сам уровень нестоличной интеллектуальной жизни теперь повышен по сравнению с дореволюционным ее состоянием. Например, театральная практика былой русской провинции подобная описанной А. Куприным («Как я был актером») или Н. Евреиновым («Самое главное»), теперь невозможна.

Из кн. «К проблемам интеллигенции СССР».

Институт по изучению истории и культуры СССР.

Исследования и материалы.

Серия II (ротаторные издания) № 31, Мюнхен, 1955 г. С. 18–22

Подспудная правда

В «Трибуне читателя» «Посева» № 8 помещено крайне интересное письмо некоего «П» из Финляндии, категорически и огульно осуждающего всех русских, – в данное время подсоветских, – писателей. Это письмо является ответом на статью «Посева» «Великая трагедия», переданную «Голосом Америки», в которой рассказывалось о подсоветском писателе, попавшем заграницу и признавшимся в частной беседе, что всё напечатанное им не соответствует его мышлению, а подлинное его творчество лежит спрятанным в его письменном столе.

Явная выдумка! – восклицает автор письма но поводу «письменного стола», – в СССР нет наивных людей, которые считали бы письменный стол надежным хранилищем запрещенных вещей, – и заканчивает свое письмо требованием полного молчания со стороны живущих под игом Советов писателей, музыкантов и художников.

Поставленная в этом письме проблема очень глубока, актуальна и даже болезненна для всей русской эмиграции и особенно для «новой» ее части. Ее основная тема: как и чем определить свое отношение к ныне существующей подсоветской, но все же русской литературе и ее творцам? Сопутствующая ей, побочная – возможно ли в условиях Советчины развитие подспудного, потаенного мышления и его фиксация на бумаге?

Отвечу сперва на этот второй вопрос. Вопреки мнению автора письма, в СССР не перевелись «наивные люди», искренне пишущие «для лучших времен» и хранящие свои записи, если не в «письменных столах», то в местах более укромных. К их числу еще недавно принадлежал, например, сам я. Первый вариант теперь напечатанного моего «Уренского царя» лежит, вероятно, и до сих пор в банке от монпансье, зарытым в мусоре чердака дома № 11 по Поперечной улице города Ставрополя, а фрагменты теперь готовой к печати «Неугасимой лампады» зарыты в саду б. Свидина в городе Черкассах. Будучи еще в СССР, я знал, что у А. Сергеева (ныне в САСШ) хранятся наброски его антисоветского романа, а М. Бойков (теперь в Аргентине) пишет свой трагический дневник «Три года пыток». Более того, в Москве, на частной квартире, мне довелось слушать дополнительные, «не для печати» главы «12 стульев» в чтении самого покойного И. Ильфа, в присутствии тоже покойного теперь Ю. Олеши. Следовательно, не один я «наивен» и подспудное мышление существует в среде русских подсоветских писателей. Я глубоко уверен, что в первый же год жизни Освобожденной России мы увидим многие, открытые теперь созданные ими ценности.

Но должен ли подсоветский писатель молчать, как требует того автор письма и как думают многие, огульно осуждающие всю советско-русскую литературу?

Взглянем на «Тихий Дон» М. Шолохова прямо, без предвзятости. Очистим его от явно чуждых автору наслоений. Мы увидим тогда в нем жесточайший обвинительный акт всей революции, разрушившей и истребившей всю честную трудовую, одаренную семью Мелеховых, а равно и все казачество. А что такое «12 стульев» Петрова и Ильфа, как не яркая, правдивая фиксация советского быта? Что иное «Цусима» Новикова-Прибоя, как не оправдание подло заплеванных «прогрессистами» героических русских моряков? Даже «Время вперед» В. Катаева вскрывает весь ужас советской потогонной стахановской принудиловки.

Художник не может скрыть правды, даже умышленно маскируя ее по требованиям цензуры. Он не в силах отнять понимания себя от чуткого, вдумчивого читателя. Так было, так есть, так будет и вследствие этого подсоветский русский писатель не имеет права молчать. Он обязан писать хотя бы ради тех крупиц правды, которые неизбежно войдут в творчество подлинного художника и будут столь же неизбежно распознаны чутким критиком и вдумчивым читателем наших и грядущих дней.

Подсоветский читатель, равно как и мы – «новые», умеет их видеть. Он научен этому всем укладом подсоветской жизни. Научились тому же наиболее чуткие и глубокие литкритики «старой» эмиграции (напр. В. Александрова), но апостолы «теории морлоков» (Ю. Галич, Аргус, Лавда и пр.) очевидно полностью безнадежны и неизлечимы. Бог с ними!

«Наша страна», Буэнос-Айрес,

10 мая 1952 года, № 121. С. 4

Литература русского зарубежья

Голос Сфинкса

На страницах «Н.Р.С.»[96] и прошла интереснейшая внутриредакционная дискуссия на тему о «молчании новых эмигрантов». Наиболее яростным обвинителем «новых» был г. Аргус[97], утверждавший не только это «молчание», но и определивший причины его в бесталанности «новых», в их низком культурном уровне и даже в том, что им якобы «нечего сказать».

Немногие «новые», печатающиеся на страницах «Н.Р.С.», – г. Сергеев, г. Добровольский, – ему робко возражали, объясняя это молчание объективными причинами, как говорят в советах, социальным составом «новых», имеющем не более 10 % интеллигенции, гонениями на них, тяжелыми экономическими условиями и т. д., в ответ на что г. Аргус попрекнул их куском ировского хлеба и гордо заявил, что «старые», попав в Европу, никакой материальной помощи не получали.

В этом заявлении г. Аргус по привычке передернул. «Старые» также получили помощь в первые годы эмиграции. Союзники снабжали Галлиполи и другие лагеря, много помогал король Александр Сербский, верхи интеллигенции получали помощь в Праге, были еще кое-какие русские капиталы Земгора, Красного Креста, да и многие «старые» эмигранты выехали далеко не с пустыми руками, в то время, как «новые» поголовно голы, обобраны еще в СССР. Кроме того,