Потрясение - Лидия Юкнавич

вещи? Он вспомнил осколок зубной щетки, который пытался заточить; тот хранился между матрасом и каркасом кровати и был еще недостаточно острым, но сойдет.

Может, она воришка?

К тому же ненормальная.

– У меня есть для тебя кое-что, – она протягивает ему левую руку.

Он вскакивает быстро, как молния: так умеют только мальчики-подростки. Теперь он ее видит; она ниже его ростом, но чуть старше.

Впрочем, сейчас это неважно. Важно то, что лицо ее покраснело.

Важно то, что ее правая рука отчаянно кружится, удовлетворяя ее желание. Прежде он никогда не видел женского желания, лишь держал в руке свое собственное и терзал себя, а потом вытирал свои извержения простыней или носком.

Важно то, что его член затвердел, как камень, и ярость рвется наружу, а девушка перед ним обнажена, и кажется, что мир сейчас расколется и треснет.

Желанию укусить почти невозможно противостоять.

– Встань на колени, – говорит она.

Что?

– Замри как статуя, – говорит она, а он, сам не зная почему, повинуется. Опускается перед ней на колени. Его лицо теперь так близко от ее руки и расщелины, что он чувствует ее соленый запах.

– Ты хочешь, чтобы тебя любили. В этом нет ничего плохого, – говорит она.

Он разевает рот.

Меж ее ног, из-под ее руки появляется какой-то предмет. Он всматривается так старательно, что начинает дрожать.

Яблоко.

Яблоко вырастает у нее между ног, и она подвигает свои бедра к его лицу, пока плод не касается его губ; наконец он может укусить.

Потом из яблока брызжет кровь, его рот наполняется кровью; фонтан крови бьет между ее телом и его лицом. Он отстраняется. Если в его комнате найдут мертвую девушку, кровь, его жизнь кончена… если у него когда-то была жизнь.

– О боже… с тобой все в порядке? – кричит он.

Весь пол залит кровью. Кровавые волны омывают его камеру. Кровь накатывает волнами, хоть это и невозможно, и вот они оба почти тонут в крови. Он в ужасе, но, взглянув на нее, видит, что она улыбается. Потом она начинает смеяться.

– Нам надо скорее отсюда уходить, – говорит она и берет его голову в ладони. – Вода поднимается. Там, куда мы направляемся, твои рисунки оживут. Ты не опасен. Ты не убийца. Твои рисунки – не бред сумасшедшего. Ты просто оказался в неправильном месте в неправильное время.

Она снова улыбается и идет по кровавой воде. Хотя он знает, что это невозможно, на его глазах кровь пробивает дыру в стене камеры; дыра раскрывается, как рот, как портал, и вместе они прыгают в нее.

Дочь мясника на заре

Неужели она навсегда его потеряла? Еще один потерянный мальчик? Что же случилось?

В сердце своего города Лилли шла по паутине улиц, ведущих к ее квартире, но ноги сами уводили ее прочь от дома. У тебя была одна задача, укоряла она себя и еще сильнее ненавидела за то, что все обернулось таким дурацким клише.

Помогла ли она ему или навредила?

Кто встает на сторону мальчиков без роду без племени?

Кто вмешивается в историю мужского насилия, надеясь изменить ее ход?

И надо ли?

Скольких мальчиков она подвела? Скольких потеряла?

Микаэля уже не вернуть. В стене его камеры зияла дыра, словно там взорвалась бомба, вот только сообщений о взрыве не было – лишь новости об Оклахоме, доморощенном террористе-одиночке и диком количестве жертв, таком огромном, что не укладывалось в голове.

Единственное, что осталось от Микаэля, обнаружилось позже – рисунки, нацарапанные на полу под ободранным ковролином в его бывшей камере. Сложная многослойная картина, нарисованная, выцарапанная, вырезанная и накарябанная на полу и состоявшая из фигур, зданий и странных форм непонятного назначения. Он словно пытался изобразить хаос в своей голове.

Слушая стук своих каблуков по тротуару, Лилли обдумывала случившееся. Она ненавидела ритм своих шагов и мечтала, чтобы что-нибудь упало с неба ей на голову и избавило ее от страданий. Она остановилась. Взглянула на небо, на небоскребы, высившиеся с двух сторон, неподвижные, некоторые еще недостроенные. Мимо пролетел голубь. Но ничего не падало ей на голову. Даже голубиный помет.

Она посмотрела себе под ноги; что еще делать глупой женщине, которую гложет чувство вины после того, как та посмотрит на небо? И там, на асфальте у своих ног, она заметила какое-то пятнышко, грязное, коричневое и уродливое. А может, это и не пятнышко было вовсе, а монетка.

Она присела на корточки. Взяла ее. Ну да; монетка.

Лилли потерла монетку меж большим и указательным пальцем. Старая и странная какая-то. Вроде один цент. Дурацкий цент. Наверняка ничего не стоит. Чего еще ожидать.

Она бросила монетку на землю.

Одна на городской улице, она сидела на корточках на тротуаре. Закрыла глаза, вздохнула так глубоко, что лифчик чуть не перекрыл ей кровоток. А когда открыла и посмотрела наверх, увидела перед собой вывеску старого бара, своего любимого – «Табард-Инн».

– Выпить что ли, – пробормотала Лилли. Встала и толкнула дверь.

Странная штука – ностальгия. В определенные моменты жизни ностальгия накатывает так сильно, что все тело начинает дрожать, как на пороге путешествия во времени. Кожа Лилли покрылась мурашками, когда она вспомнила историю этого места и прошлый раз, когда была здесь.

А в истории говорилось, что хозяйкой «Табард-Инн» была Мэри Уиллоуби Роджерс, назвавшая бар в честь одноименной таверны из «Кентерберийских рассказов» Чосера. Лилли начала ходить туда, потому что там никто не приставал к женщинам, в отличие от обычных пабов, где легко можно было нарваться на сальности. Во время Второй мировой в баре открылась гостиница для женщин-волонтеров, служащих во флоте. Лилли нравилась эта история, темное дерево, приглушенный свет и маленькие цветочки цвета индиго, вышитые на стульях с мягкой обивкой.

Когда она в прошлый раз была здесь, она поссорилась с женщиной, с которой а потом решила, что та слишком навязчива, слишком прилипчива и слишком много хочет. Прежде чем хлопнуть дверью, та женщина сказала: «Это не я прилипчивая, Лилли – это ты холодная, как Северный Ледовитый океан». Если бы только та женщина сумела разглядеть, в чем нуждалась Лилли; а ей хотелось, ‹…› она была как плодовая мошка, которую никак не получается прогнать. ‹…› Лилли не видела в этом никакого смысла.

Сегодня в баре были четыре женщины, двое мужчин и барменша лет двадцати на вид. Лилли обрадовалась, увидев молодое лицо. Ее ровесники, казалось, старели с каждым днем. Морщинки вокруг ее глаз с каждым днем залегали глубже, веки обрастали складками. Она села