Потрясение - Лидия Юкнавич

Когда я в следующий раз увидел Лайсве, та была ребенком, как и обещала. Отец ее отчаялся, пытаясь найти работу и жилье. А я тогда был уже стариком. Еще с ними был маленький мальчик, но эта история закончилась очень печально.

Когда мы с Астером познакомились, я еще не был уверен, что это она. Но я знал, что ему нужна помощь; он был как маленький мальчик, оставшийся без родителей. От него исходили волны неприкаянности. Оказалось, он потерял свое сердце. Внутри него образовалась пустота, и он не жил, а скользил по жизни, как призрак. Из рассказов я понял, что его жена утонула, а мальчик вскоре должен был потеряться; одному человеку слишком тяжело нести этот груз. Я понимал, что должен его полюбить. Что бы ни означало слово «любовь».

Любовь совсем не такая, какой нам ее описывали.

И время тоже.

В итоге вышло так, что я встретил молодую женщину и девочку, именно в таком порядке – или в беспорядке. Историям все равно, как мы их рассказываем. Они приобретают ту форму, какую им хочется. Не все истории имеют начало, середину и конец. А некоторые – это я понял – вообще не заканчиваются.

Когда Лайсве ушла тогда, в первый раз, я вспомнил кое-что о своей матери. Та однажды сказала: «Это не конец твоей истории. Это ее начало».

Все эти годы я думал, что Лайсве хотела зачать и именно поэтому пришла ко мне, когда мне было двадцать и она сама была молодой женщиной. Не раз мне становилось любопытно, забеременела ли она тогда. Но встретив ее снова уже ребенком, я понял, что моя версия неверна. Она не хотела иметь детей.

Я уверен в этом, потому что, когда мы снова встретились – и она была маленькой девочкой, – кое-что случилось. Однажды утром я пил кофе, Астер принимал душ, а Лайсве стояла у окна и смотрела на что-то на улице, уж не знаю, на что. Я начал вслух рассуждать о том, чем бы ей хотелось заняться и кем она хочет стать, когда вырастет.

– Однажды ты влюбишься, – сказал я, – может, заведешь семью. – Не знаю, зачем я это сказал. Может, потому что краешком глаза уже видел ее будущее, а может, ее растрепанные волосы так падали ей на спину и свет из окна обрисовывал плечи. Она тогда еще не знала, что вырастет и станет очень красивой женщиной.

Лайсве обернулась и посмотрела на меня.

– Это право принадлежит планете, растениям и животным, – ответила она.

– Какое право?

– Заводить семьи. Вид, геном, семья…

Должен признать, после этого я стал о ней беспокоиться. Засомневался, что у нее все дома, что она справится со всей той информацией, что крутилась у нее в голове. Но когда они с Астером вошли в мою жизнь – когда я был уже стариком, – я все равно полюбил их всем сердцем. Да и что мне оставалось, кроме любви? Настал мой черед заботиться о ком-то, кроме себя.

Пятая этнографическая заметка

Я начала работать в «Кризисе»[26] в 1918 году. Редактором журнала тогда была Джесси Редмон Фосет. Что это было за время! Ее романы изменили мою жизнь. Их героями были чернокожие мужчины и женщины, обычные трудяги, профессионалы. Она стала для меня не просто наставницей. Она значила для меня намного больше. Она была зеркалом, в котором я видела настоящую себя; порталом, открывавшим путь к другой жизни. Она хотела произвести революцию в литературе, чтобы больше голосов, историй и тел могли проявить себя и проложить себе дорогу, создав что-то гордое и значительное в искусстве. Она породила и взрастила столько громких голосов. Лэнгстон Хьюз. Каунти Каллен. Клод Маккей. Джин Тумер. Зора Нил Хёрстон. Арна Бонтем. Чарльз Чеснутт. Ее младший брат Артур Фосет, фольклорист и борец за гражданские права.

Я работала не покладая рук. Вычитывала рукописи, печатала заметки и просто плавала в океане ее творчества, ее редакторской деятельности. Она начала писать для детского журнала «Брауниз Бук»[27], и я тоже работала с ней в этом журнале. Детям важно рассказывать истории, в которых они увидят что-то свое и потом используют их как жизненный ориентир. Истории о гендере, расе, классе, о том, как нужно гордиться своим происхождением; истории, что вдохновляли бы детей и рассказывали бы им об их корнях. Много лет Джесси практически в одиночку создавала «Брауниз Бук». На страницах этого журнала печатали африканские народные сказки. До того, как я устроилась на эту работу, мне приходилось читать лишь истории о рабстве; в них чернокожих женщин и девочек насиловали и убивали. А в «Брауниз Бук» даже реклама была посвящена образованию – школы, курсы, колледжи, университеты.

Иногда мне казалось, что работа Джесси оставалась незаметной для большинства, таилась где-то под поверхностным слоем нашей жизни. Она напоминала работу матерей. Она действительно была матерью для творческих людей, но она также была интеллектуалкой и нашей интеллектуальной матерью. Иногда я рассуждаю о том, что такое работа, и понимаю, что в мире не признается работа матерей; а ведь сколько в мире женщин, чей материнский труд возвращал нас к жизни.

Послание в бутылке

Шестой перекресток

Иногда приходили фотографы и документировали наш труд. Наше движение застывало в неподвижном кадре.

Поначалу нам еще казалось, что нас видят. Однажды, когда ее рука еще была гипсовой и не покрытой медной кожей, мы встали вокруг нее и позировали, как дети. Рядом с ее рукой мы казались такими маленькими, но без нашего труда она никогда бы не родилась, и стоя там, вместе, мы на миг стали единым телом. Эти фотографии потом напечатали на открытках и продавали их в качестве еще одного способа раздобыть финансирование для проекта. На открытках мы были безымянными, но казались очень высокими рядом с результатами нашего труда. Мы были единым организмом. Моего имени – Кем – нет ни в одном учебнике истории. Как нет там имен Эндоры, Дэвида, Джона Джозефа.

Но фотографии отображали не то, кем мы являлись на самом деле, не наш труд и не наши жизни; эти фотографии уже тогда были частью легенды, которой предстояло стать нашей статуе, частью зрелища. Иногда нас упоминали в газетах. Мы читали и слышали немало оскорбительных слов в ее адрес еще во время постройки. Одна заметка мне особенно запомнилась,