Московское метро: от первых планов до великой стройки сталинизма (1897-1935) - Дитмар Нойтатц

«Комсомольцы были готовы форменным образом умереть за бетон. Были случаи, когда люди падали, но не выходили из шахты. Пролежав 30 минут, брались опять за вагонетку. […] Этот энтузиазм, этот комсомольский огонь, такая преданность людей к труду — я этого еще не встречал в своей жизни»{1274}.

Метро как поле испытания притягивало к себе также девушек и молодых женщин. Приводимая ниже цитата хотя взята не из интервью, а из беллетризованной рукописи, написанной в 1934-1935 гг., весьма живо рисует комсомольский «поход»: «Комсомольские секретари пошли по заводским цехам мобилизовать людей на строительство метро. Многие не имели представления, что такое метро, но слышали, что в СССР прежде не было ничего подобного и что первое метро строится в Москве. Этого хватило, чтобы тысячи записались добровольцами. Никогда раньше они не видели шахту и никогда не слышали о штольне. Это было похоже на фантазию. Тут пошли девушки. Начался великий поход на шахты и дистанции первого метро с фабрик, заводов, библиотек, канцелярий, техникумов, трестов, рабфаков. Овеянное романтикой великих строек, метро волновало души. Этим девушкам не довелось быть на Днепрострое и Магнитстрое. Гражданская война была для них легендой. Метро давало возможность поквитаться с эпохой»{1275}.

В смысле критики источника остается открытым вопрос, насколько процитированные строки отражают действительное субъективное переживание или являются индивидуальной или групповой инсценировкой молодых коммунистов. Образ действий комсомольцев и отзывы о них со стороны свидетельствуют о том, что действительно имелось твердое ядро «энтузиастов» и «борцов». Но все же описанные выше мотивы были свойственны только части комсомольцев-метростроевцев. Многие к моменту прихода на Метрострой не имели точного представления, что собственно будет ими построено[131]. Они разрешали занести себя в списки или подавали заявления добровольно не столько потому, что по идеологическим мотивам хотели принять участие в построении социализма, сколько по ряду других причин, которые носили скорее личностный, чем идеологический характер[132].

Многие отправились на Метрострой не по собственному желанию, а были обязаны это сделать — или чувствовали себя обязанными. Главную роль здесь играла комсомольская дисциплина, по своей жесткости сравнимая с дисциплиной в воинском подразделении. От комсомольца ждали, чтобы он исполнил свой долг там, куда поставлен организацией. И те, кто вовсе не был воодушевлен, когда их посылали на стройки, мирились с этим и по крайней мере внешне придерживались желательной модели поведения. «Железная дисциплина» была важным элементом идеального представления о примерной комсомольской ячейке или бригаде[133]. В сентябре 1933 г. комсомольского секретаря Полежаева вызвали в райком и приказали в тот же день вместе со всей комсомольской организацией его предприятия пройти медицинский осмотр. Его при этом не спрашивали, хочет ли вообще молодежь пойти на строительство метро{1276}. Реакция на эти приказы была различной: некоторые отказывались, другие при первой возможности сбегали, третьи, стиснув зубы, внутренне подчинялись, хотя им это было не по нутру, или они только что начали учебу[134].

Ряд молодых людей отправились на стройку вопреки совету родителей и друзей, отчасти подчиняясь приказу, но также потому, что чувствовали себя морально обязанными. Хотя родители комсомолки Завражиной убеждали ее вернуться на фабрику, она приняла решение остаться на шахте: «Я считала трусостью отказаться от работы на метро, я не представляла себе, как я уйду с шахты. Ведь меня исключили бы из комсомола, а я очень дорожу комсомолом. Так я и осталась. Правда, когда мне трудно на работе, я дома ничего не говорю об этом»{1277}.

Секретарь комсомольской ячейки, чьи люди противились откомандированию на метро, волей-неволей должен был подать собственный пример, хотя он был болен туберкулезом и отец с дедом, оба члена партии, отговаривали его от этого шага: «[…] Я комсомолец с 1928 года. Я решил так — сумею я пройти через это дело, тогда я действительно комсомолец на большой палец, готовый пожертвовать жизнью за Советскую власть. И я решил пойти на метро, чтобы оправдать свое комсомольское звание»{1278}.

На другом заводе мобилизованные на Метрострой комсомольцы потребовали от комсомольского секретаря, чтобы он тоже включил себя в списки{1279}. Другой комсомолец «не мог отказаться», когда ему настоятельно рекомендовали пойти на строительство метро. При врачебном осмотре у него выявились физические недостатки, но он убедил главврача записать его годным, «чтобы это не выглядело, будто я не хочу пойти на метро»{1280}. Высказывания комсомольца Чернова также свидетельствуют больше о внутреннем побуждении, чем о слепом послушании: «Секретарь комсомольской ячейки Гусев на комсомольском собрании рассказал нам о значении метро, о том, что лучшие комсомольцы должны пойти туда работать. Я тут же выступил и заявил о том, что иду на метро, дал слово ребятам, что обязательно выполню возложенную на меня задачу»{1281}. «Недаром мы комсомольцы и комсомолки!» — думал бригадир, когда молодая девушка, которую он отпустил домой, обессилевшую от сердечных болей, вскоре опять появилась на строительном участке{1282}.

У многих, впрочем, чувство внутреннего долга дополнялось также страхом исключения из комсомола: «В райкоме поставили вопрос таким образом, что, если не пойдешь, отдашь комсомольский билет. А мне этого не хотелось, мне вообще не хотелось из этой комсомольской организации уйти. Хотелось остаться среди своих ребят»{1283}. Личные интересы с точки зрения комсомольской организации не имели значения: «Секретарь ячейки меня спрашивает, ну, Настя, пойдешь на метро? А я отвечаю: посоветуюсь с родителями. А он мне и говорит: а ты когда в комсомол поступала, обещала все выполнять, должна и это выполнить. Пришлось согласиться»{1284}. Комсомолка Одрова, таким образом попавшая на Метрострой и поставленная бетонщицей, вначале отказалась от этой работы, но затем смирилась, утешая себя тем, что ей придется проработать только несколько месяцев: «Часто, бывало, про себя думала: ну их к черту с этой работой. Иногда бригадир скажет: уйдем, Настя, отсюда, оставим комсомольские билеты. А я ему отвечаю: что ты, остается уже немного, а мы бросим комсомольские билеты»{1285}.

Дополнительные обязанности профсоюзной активистки и, прежде всего, участие в «легкой кавалерии»[135] поддерживали ее терпение, поскольку таким способом она могла несколько скрасить подневольную работу{1286}. Связанная с членством в комсомоле «общественная» работа, т. е. поручения, выполняемые помимо собственно трудовой деятельности, воспринималась не только как обременительный долг, но вносила в жизнь разнообразие, рождала чувство ответственности и давала возможность проявить власть. Нельзя недооценивать и тот мотив, который рождал чувство причастности к совершению чего-то важного[136].

Большинство молодых коммунистов впервые в жизни оказались на ответственном посту, командуя рабочими в качестве бригадиров или как инспекторы по качеству обретая такие права, которые придавали им авторитет даже у среднего руководящего состава шахт и дистанций. Совмещение постов было обычным делом: примерный комсомолец-активист помимо того, что являлся бригадиром, выполнял также обязанности «общественного инспектора по качеству»[137], профсоюзного организатора, редактора многотиражки участка, а также работал пропагандистом в бараках{1287}. Чувство собственной значимости и востребованности усиливалось высоким рангом стройки, которая была у всех на устах, а также тем фактом, что строительство метро часто посещали известные деятели советской страны: «Когда со мной разговаривал тов. Шверник (советский профсоюзный лидер. — Д. Н.) и еще тут же был тов. Осипов из пострайкома, то я себя чувствовала на таком большом посту», «Шверник со мной разговаривал больше часа. После таких вещей я с еще большей яростью брался за работу. Вообще, если в райкоме мне что-либо говорили или Шаширин разговаривал, я после этого собирал бригаду и говорил», «Ребята, перед нами поставлены такие-то задачи. Это очень много помогало в работе»[138].

Аналогичное воздействие оказывало награждение орденами, которые вручались по случаю окончания строительства первой очереди метро в присутствии Сталина, Кагановича, Ворошилова, Молотова, Орджоникидзе и других высокопоставленных функционеров. Многие метростроевцы были награждены тогда орденом Ленина и другими высокими орденами. Такие праздничные награждения были не только пропагандистским церемониалом, но применялись также как средство укрепления лояльности по отношению к власти{1288}.