Таинственная история Билли Миллигана - Дэниел Киз

Когда он сказал об этом Джонси из соседней камеры, тот заржал.

– Чувак, ты че, не в курсе? Да сегодня ж день святого Валентина. Они трахались – руками.

– Не верю.

– Чувак, если у тебя есть телка, готовая ради тебя на все, она приходит в юбке, а не в штанах и без трусов. В следующий раз, когда пойдем на свиданку одновременно, я покажу тебе задницу своей милашки.

На следующей неделе во время визита мамы Билли, направляясь к выходу со своей рыжеволосой красоткой, Джонси подмигнул и поднял юбку подруги, демонстрируя голый зад.

Томми покраснел и отвернулся.

Тем же вечером, когда Томми писал Марлен письмо, почерк резко изменился. Филип дописал: «Если ты меня любишь, в следующий раз приходи в юбке и без трусов».

5

К марту 1976 года у Аллена появилась надежда, что его выпустят на поруки в июне, но когда слушание отложили еще на два месяца, он забеспокоился. Из тюремных сплетен он узнал, что единственный способ добиться условного освобождения – дать на лапу служащему, который отправляет прошения в центральный офис. Аллен опять взялся за махинации: рисовал карандашом или углем наброски, менял их на вещи, которые потом распродавал или обменивал. Он снова попросил Марлен принести апельсинов, накачанных самой лучшей водкой. Один – для Рейджена, остальные – на продажу.

21 июня, через восемь месяцев после того, как его перевели в изолятор, он написал Марлен, что перенос слушания о досрочном освобождении – наверняка какая-то психологическая проверка, «либо же я конченый дебил и не понимаю, что за хрень творю, та-да-да-да». Миллигана перевели к «психам» – все в тот же изолятор блока С, десять одиночных камер, предназначенных для заключенных с психическими отклонениями. Вскоре после перевода Дэнни вонзил в себя нож, отказался от лечения, и его снова перевезли в Главный медицинский центр Коламбуса, но довольно быстро вернули в Лабанон.

Пока его держали в блоке С, Аллен то и дело пересылал записки Уордену Долману – это были официальные протесты против его содержания в изоляторе, поскольку прослышал, что это должно быть дело добровольное. Аллен писал, что нарушаются его конституционные права, угрожал подать на всех в суд. Несколько недель спустя Артур предложил ему сменить тактику – замолчать. Ни с кем не разговаривать – ни с охраной, ни с другими заключенными. Артур знал, что это их обеспокоит. А дети отказались есть.

В августе, после одиннадцати месяцев нахождения в изоляции, в течение которых его то и дело переводили в крыло для психически больных и обратно, Миллигану сообщили, что отныне он может жить с остальными заключенными, как раньше.

– Можем дать тебе работу с относительно безопасными условиями, – сказал Уорден Долман и показал на его карандашные наброски на стенах камеры. – Я наслышан о твоих художественных талантах. Может, хочешь работать в студии мистера Рейнерта?

Аллен радостно закивал.

На следующий день Томми отправился в изостудию. Народу там было много, работа кипела вовсю: кто-то занимался шелкографией, кто-то тиснением, кто-то фотографировал, кто-то работал за печатным станком. Мистер Рейнерт, худенький жилистый мужчина, первые несколько дней, когда Томми просто сидел, не демонстрируя никакого интереса к происходящему, лишь задумчиво на него косился.

– Чем бы ты хотел заниматься? – спросил Рейнерт.

– Рисовать. Я хорошо пишу маслом.

Рейнерт склонил голову набок и посмотрел на Билли.

– У нас никто из заключенных маслом не пишет.

Томми пожал плечами.

– А я пишу.

– Ну ладно, Миллиган. Идем со мной. Думаю, я смогу кое-что для тебя раздобыть.

Томми повезло: незадолго до того в исправительном учреждении Чилликота закрылся художественный проект, так что масло, холсты и подрамники переслали в Лебанон. Рейнерт помог ему поставить мольберт.

Через полчаса Томми принес ему пейзаж. Рейнерт был поражен.

– Миллиган, впервые вижу, чтобы писали так быстро. Да еще и хорошо.

Томми кивнул.

– Мне пришлось научиться делать это быстро, иначе я рискую не закончить.

И хотя картины маслом не входили в программу работы мастерской, Рейнерт понял, что Миллиган лучше всего чувствует себя с кистью в руке, поэтому с понедельника по пятницу ему разрешалось рисовать сколько захочет. Пейзажами Томми восхищались и заключенные, и охранники, и даже кто-то из администрации. Он наскоро работал на заказ, подписывая картины именем «Миллиган»; что-то рисовал для себя, и ему разрешали передавать эти холсты домой с матерью или Марлен.

В мастерскую стал наведываться доктор Стейнберг, чтобы спросить у Миллигана совета по поводу собственного творчества. Томми объяснил ему, как работать с перспективой, как изображать камни словно под водой. Стейнберг приходил в собственные выходные, забирал Миллигана из камеры, и они рисовали вдвоем. Он знал, что Миллигану страшно не нравится тюремная стряпня, и всегда приносил ему длинные сэндвичи и бублики со сливочным сыром и копченым лососем.

– Жаль, что в камере нельзя рисовать, – однажды пожаловался Томми Рейнерту.

Тот кивнул.

– Когда в камере двое – нельзя. Против правил.

Но это правило вскоре удалось отменить. Через несколько дней в камере Миллигана прошел обыск; нашли марихуану.

– Это не мое, – сказал Томми, испугавшись, что ему не поверят и в наказание отправят в «яму» – пустую «одиночку».

Но надзиратели допросили его сокамерника, тот раскололся и признал, что это он курил, потому что его бросила жена. И в «яму» отправили его, а Миллиган на какое-то время остался в камере один.

Рейнерт переговорил с лейтенантом Морено, ответственным за корпус, и посоветовал тому разрешить Миллигану рисовать, пока к нему никого не подселили. Морено согласился. Таким образом, когда мастерская в половине четвертого закрывалась, Миллиган возвращался к себе и писал там до отбоя. Время полетело быстро, ему стало проще отбывать заключение.

Но потом охранник объявил, что к нему вскоре подселят новенького. Аллен зашел в кабинет Морено.

– Мистер Морено, если ко мне кого-нибудь подсадят, я больше не смогу рисовать.

– Ну, будешь рисовать где-нибудь в другом месте.

– Позвольте мне объяснить.

– Зайди завтра – поговорим.

После обеда Аллен зашел со свежей картиной Томми. Морено изумленно уставился на нее.

– Это твоя? – спросил он. Лейтенант взял ее в руки, внимательно рассмотрел пейзаж в насыщенных зеленых тонах с речкой, убегающей в глубину. – Да, я бы от такого не отказался.

– Я вам нарисую, – ответил Аллен. – Но только в камере мне больше писать не разрешают.

– Так… погоди минуточку. Ты напишешь мне картину?

– Бесплатно.

– Кэйзи, вычеркни новенького из камеры Миллигана. Залепи белой наклейкой и поставь крестик! – крикнул он своему ассистенту, а потом снова повернулся к Аллену. – Не переживай. У тебя еще девять месяцев, а потом слушание? Никого к тебе не подселят.

Аллен жутко обрадовался: они с Томми и Дэнни каждую свободную минуту посвящали рисованию, но ничего не доводили до конца.

– Будьте осторожны, – предупредил их Артур. – Как только Морено выберет себе что-нибудь, он может изменить условия.

Аллен тянул целых две недели, а потом отнес Морено причал с лодочками. Морено был очень доволен.

– Этого точно хватит, чтобы ко мне никого не подселяли? – спросил Аллен.

– Да, я отметил на схеме. Можешь подойти, посмотреть.

Аллен зашел в кабинет и увидел, что под его именем написано: «К Миллигану не подселять». Эта бумажка была заклеена прозрачным скотчем – значит, навсегда.

Производительность у Миллигана была просто бешеная. Он рисовал для охранников, администрации, что-то отдавал маме и Марлен – и для себя, и на продажу. Однажды его даже попросили написать что-нибудь для главного вестибюля, и Томми нарисовал огромную картину, которую предполагалось повесить за стойкой в приемной. По ошибке он подписал ее собственным именем, но Аллен вовремя это обнаружил и исправил на «Миллиган».

Большая часть картин ему не нравилась. Они были лишь на обмен и на продажу. Но в какой-то момент он взялся за работу, которая много для него значила: это была его собственная версия картины, увиденной в альбоме по искусству.

Она называлась «Грация Кэтлин». Аллен, Томми и Дэнни работали по очереди. Изначально это должна была быть изображена аристократка семнадцатого века с мандолиной в руках. Аллен рисовал лицо и руки. Томми – фон, а Дэнни работал над деталями. Когда дело дошло до мандолины, Дэнни понял, что не знает, как к ней подступиться, поэтому заменил ее на ноты. Они писали по очереди сорок восемь часов без перерыва. Закончив, Миллиган рухнул на нары и заснул.

Стив до Лебанона в пятно практически не выходил. Он прекрасно и рискованно водил машину, в молодости несколько раз оказывался за рулем и хвастался тем, что он лучший водитель на свете. Рейджен разрешил ему выходить в пятно в тюрьме после того, как причислил к нежелательным Ли, потому что Стив тоже умел смешить людей. Как заявлял он сам, никто в мире так классно не пародирует других. Он мог изобразить любого, и заключенные хохотали до колик. Стив потешался над людьми. Он был скандалистом и вечным плутом.