Культурный разговор - Татьяна Москвина

Еще в этой роли мне «убирали интеллект», которого вообще не присутствовало тогда в моей жизни. Сейчас немножечко он прорезался одной извилиной, а тогда специально гример придумывала – мне наклейку делали, уменьшали лоб, высветляли щеки. Фетин поставил условие, чтобы я поправилась. А это были студенческие годы, когда мы все пытались походить на Юлию Борисову, ели одни лимоны. Поправиться было несложно, и вместо пяти я набрала восемь-девять килограммов: в станичной столовой возьмешь шмат мяса – лучше чем в ресторанах, натуральное, вкусное, я себя отпустила и ела сколько хотела.

– Вы вообще необычайно уверенно там держитесь, что называется, «пришла и говорю». Пришла как власть имеющая, что-то высветил в вас кинематограф, может быть, что вы сами в себе не осознавали. И дальше были замечательные роли – «Журавушка», «Виринея», «Угрюм-река»… Режиссер Владимир Фетин все-таки очень интересная фигура. В шестидесятые годы, кажется, на Земле не было плохих фильмов, такой необычайный был расцвет авторского кинематографа во всем мире. Но Фетин нашел в нем свое место и поразительно, насколько разные картины он снимал…

– Я очень сожалею, что о нем подзабыли. Он был очень непритязательный, скромный, только в работе был несгибаемым, бескомпромиссным. Очень любил актеров, и его любили актеры. В жизни был очень мягким и добрым человеком. Никогда не мог от лишней стопки отказаться – а жили мы рядом с «Ленфильмом», хата с краю, как говорится, собирались часто после съемок – были у нас и Папанов, и Евгений Павлович, и Валя Владимирова, и Невинный. Ему всегда было интересно наблюдать. Он больше слушал, чем говорил. А если что-то рассказывал, это было всегда очень образно. У него были красивые большие руки, а для меня руки – это продолжение жизни души. Он ими умел завораживать слушателей. Работал в основном с оператором Евгением Шапиро, который снимал удивительные крупные планы, правда, и свет выстраивал по два часа, так что хотелось уже кричать и кусаться. Зато потом на экране был результат. И Фетин, и Шапиро понимали, что красивые планы постоянно не нужны – достаточно трех портретов в фильме, и они свое дело сделают.

К съемкам Фетин готовился. Иногда лежал, смотрел в потолок, я удивлялась, не скучно ли ему, а оказывается, он просматривал уже фильм, к каждому съемочному дню продумывал все раскадровки, приходил на съемочную площадку вооруженный. Жизни совершенно не знал, ему было все равно, что надеть, лишь бы чисто, а где что продается – это его не интересовало.

Я считаю, что он заслуживает того, чтобы в память о нем сняли фильм, пока еще живы те, кто с ним работал.

Когда вы сказали, что исполнилось полвека «Донской повести», у меня содрогнулось что-то внутри. Однажды мне позвонили из Дома кино и пригласили на сорокалетие «Донской повести». Я согласилась, сверилась с расписанием и мимоходом спросила, кто еще будет. Пауза. А больше никого нет – все ушли. И тут у меня перехватило дыхание.

– Кино прославило Людмилу Чурсину, но у вас есть и театральная судьба. Вы в Щукинском учились? Там как-то особенно учат?

– В основе во всех театральных вузах, наверное, лежит система Станиславского, учат верить в предлагаемые обстоятельства, анализировать роль – с чем пришел, во имя чего, какую телеграмму, как говорил Гончаров, посылаешь в зал, учат выстраивать биографию своего героя или героини до появления на сцене. Как мне кажется, Щукинское, и вообще школа Вахтангова отличается тем, что здесь очень легко соединяют драму и комедию, задушевность и характерность, что всегда меня поражало у таких великих актеров, как Николай Гриценко, Михаил Ульянов, Николай Плотников, Юлия Борисова – в общем, у всех великих вахтанговцев.

– У вас был ленинградский период. Я вас видела в Театре драмы им. Пушкина в спектаклях «Иванов» и «Дети солнца». Были очень интересные декорации Марта Китаева, постановка Арсения Сагальчика. Как вы оказались в Ленинграде?

– Так я же вышла замуж за Фетина, и поскольку он уже десять лет работал на «Ленфильме», а я только два года в театре Вахтангова, чтобы не срывать его с места, я, как декабристка, и переехала в Ленинград. Фильм «Донская повесть» к тому времени уже прошел, и первые два-три года в Ленинграде были очень сложные. Я не умела ходить и предлагать себя в театры, а в кинематографе после шолоховской героини предлагались роли разбитных баб. Я прозябала в состоянии растерянности и ощущения, что все кончилось. Фетин тогда тоже сидел без работы, в долгом простое, запрещались сценарии, а после пошли «Виринея», «Журавушка», «Угрюм-река»… И вот я пошла смотреть какой-то спектакль Арсения Сагальчика, а мы уже были знакомы, и он предложил Лизу Протасову в «Детях солнца» Горького. Я удивилась – какая я Лиза? Сказала, что он берет на себя непомерный труд, потому что я уже отвыкла от сцены. Но все же мы стали работать. Замечательным партнером был Игорь Олегович Горбачев, на репетициях у него бывали гениальные моменты. Он с уха работал, под радиосуфлер, текст некогда было учить – он и преподавал, и директорствовал… Я почувствовала вкус работы на сцене. Но я не была в штате театра. Меня это очень устраивало: пришел, отыграл, не обязан на собраниях принимать чью-то сторону.

– А как вам ленинградская публика, не показалась ли она вам холодноватой и чопорной?

– Да уж, в Петербурге публику на мякине не проведешь! И тогда, и сейчас… Эти годы совпали с бурным и ярким временем в моей жизни, в смысле моего возраста, состояния, жадности к жизни, к общению, любопытства. Поэтому я не почувствовала холода, хотя не скрою, я до сих пор помню, как идешь по Кировскому в плюс 27, переходишь на теневую сторону – изморось, хочется сразу что-то набросить. Наверное, не успевает прогреваться камень, столетиями впитывающий в себя влагу.

– Как вы очутились в Театре Российской армии, где служите уже тридцать лет?

– В свое время Роза Сирота, правая рука Георгия Александровича Товстоногова, потом работавшая у Олега Ефремова, предложила мне сделать спектакль «Супруги Каренины» на двоих с Изилем Заблудовским, а позже – моноспектакль «Настасья Филипповна».

Я же в свое время даже у Товстоногова побывала, но так и не смогла преодолеть свой страх перед ним, он меня пригласил на главную роль в «Оптимистической трагедии». Когда я входила и видела его, у меня все скукоживалось, я становилась корявой, тупой, я боялась одного его вида. Так трепетала внутренне перед этим великим человеком. Помню, как Олег Борисов мне говорил (мы с ним снимались вместе в «Виринее»): «Терпи, терпи». Но я была уже взрослой женщиной, терпеть, испытывать этот страх было неловко перед самой собой, и я написала благодарственное письмо с уважительным поводом и рассталась с этой идеей. Роза Сирота тогда предложила моноспектакль, «Настасью Филипповну», а Достоевского она знала наизусть, работала над спектаклем «Идиот» с Георгием Александровичем. И когда главный режиссер Театра Советской армии Юрий Иванович Еремин приступил к репетициям «Идиота», они пригласили меня на роль Настасьи Филипповны.

– В Театре Российской армии вы вновь встретились с Олегом Борисовым, актером, лучше которого представить себе невозможно. Олег Борисов – пример актерскому цеху по его отношению к делу и степени его одаренности и постоянной рефлексии. Он же все время думал. Столько думать – это что-то невероятное для актера. Скажите, вот часто слышишь глупость такую – женщине ум не нужен, актрисе ум не нужен. А как ум может быть не нужен?

– Наверное, каждому свое. Кому-то он нужен очень, а кому-то уже хорошо, что могу сосчитать, сколько будет дважды два. Но я знала актеров, которые лишены глубинного ума, но интуиция и талант позволяли им быть на сцене сверхумными. Обладая одной извилиной, они производили впечатление, что у них все сморщено от извилин в мозгах. Бог знает, как это происходит. А бывает так, что ум и мешает актеру – если ты очень мудрствуешь и любишь говорить на репетициях, где надо, конечно, задавать вопросы, размышлять, но нельзя забалтывать режиссера и себя. Кому что дано. Есть ум, нет – главное, чтобы человек был одарен и обладал сценическим обаянием, даже играя отрицательных героев.

Нам ведь только кажется, что мы думаем вот этим серым веществом. А мы дышим, живем каждой клеткой – ушами, обонянием. И здесь нужен от природы данный ум. Бывает, человек не заканчивал никаких университетов, но он умен природным умом, накопленным генетически, из поколения в поколение, опытом. Я знаю таких. Нина Афанасьевна Сазонова была такой умницей, обладала юмором, чутьем, смекалкой, не была интеллектуальной, но была крепка вот таким самым надежным умом.

– Вы играли Дарью, такую нутряную женщину, которую, кажется, породила сама степь. А сейчас мы наблюдаем, что далеко актриса Людмила Чурсина отошла от этого народного типа, и часто играет и цариц, и вообще нечто загадочное – например, саму Смерть в спектакле «Та, которую не ждут».