Культурный разговор - Татьяна Москвина

– И Калигулы нету, с любительской камеры, из центра, какие-то кусочки. Очень жалко.

– А спектакль “N” по дневникам Нижинского?

– Тоже целиком нет, какие-то фрагменты для передач, тогда еще, если помнишь, на телевидении иногда были передачи о театре, сейчас уже этого в помине нет. Хоть на радио есть.

– Тебя радио еще не уговорило что-нибудь почитать? Есть возможность записать любимые стихи, прозу, остаться для архива.

– Я тебе хочу сказать, что мне это дело очень нравится. Мы в театре сейчас занимаемся поэтическим вечером. Название достаточно скучное, но мы его, естественно, хотим сделать как спектакль. Тема – первая волна эмиграции, это Ходасевич, Бунин, Набоков, Гиппиус, Георгий Иванов, Саша Черный. Восемь или девять имен у нас получается. Я обалдел, какие все-таки у них прекрасные стихи и как мало мы их знаем. Меня эта работа очень увлекает, и у меня такое ощущение, что люди почему-то опять хотят слушать стихи. Я разговаривал с Александром Филиппенко, мы хотели с ним, чтобы мой духовой оркестр (в последнее время Олег Меньшиков протежирует духовому оркестру, выступая с ним в представлении «Оркестр мечты. Медь». – Т.М.) играл «Ревизскую сказку» Шнитке, а он читал Гоголя, «Мертвые души». Как-то это у нас сошло на нет, уже, честно говоря, не помню почему. Ему идея понравилась, а я-то просто горел этим. Но, может, мы еще вернемся к этой идее… Я стал спрашивать Филиппенко, как дела с чтецкими программами, он говорит, вы не представляете, было лет десять – гроб. Никому не надо. Какие стихи, какой там Зощенко! А сейчас идет просто какой-то накат волны, люди хотят слушать стихи, хоть по бумажке стой читай – все равно полные залы.

– Правда, лучше стало. А что, в этом поэтическом вечере ты выберешь одного героя или нескольких?

– Принцип такой, берется один герой, и читают его и о нем несколько человек. Конечно, хотелось бы каждое стихотворение сделать маленьким спектаклем, но не всегда это получается и не всегда это нужно. Мы перемежаем стихи мемуарной прозой – и Ирины Одоевцевой, и Василия Яновского, из книги «Поля Елисейские». Он пишет, например, про Георгия Иванова – я снимаю шляпу перед ним как перед поэтом, но более аморальной личности я в жизни не видел… Бунин у него смешной – он ненавидел смерть, возмущался фактом существования смерти до дрожи, до истерики. Берем мемуары не для поисков жареного, а чтоб были видны люди, которые вот – ходили по земле…

– Бунин отчаянно ругал коллег, Блока называл – «лакей с лютней».

– Да, добрый был дядя.

– Так, это все интересно, но это пока планы, а мы вернемся к тому, что уже есть. Заметное событие случилось и для театра Ермоловой, и для театральной Москвы – я имею в виду весеннюю премьеру спектакля «Портрет Дориана Грея», спектакля большого, технически сложного, с Меньшиковым в роли лорда Генри. Занято там множество актеров разных возрастов, спектакль совершенно опирается на Оскара Уайльда, буквально воспроизведен весь сюжет и все персонажи. Твоя ли это была инициатива или пришел с идеей постановки режиссер?

– У меня этот роман давно вызывал жгучий интерес. Я даже одно время, когда думал о своем дебюте в кинематографе в качестве режиссера, думал именно об этом романе очень серьезно. По определенным причинам не получилось, и может быть, правильно, что не получилось. Первый фильм – «Портрет Дориана Грея», ну это…

– Наглость какая-то.

– И наглость, и нереально. Невыполнимая задача, мне кажется, или выполнимая на уровне, на котором наш кинематограф блистательно существует на сегодняшний день. Плюс у меня такая ситуация образовалась в театре – спектакль для Гафта и Андреева по Чехову, «Язычники» по пьесе Яблонской, молодежный спектакль «Снегурочка» с группой «Неприкасаемые» – и когда пришел Саша Созонов с идеей «Портрета Дориана Грея», это как-то ловко замкнуло ситуацию, я подумал, с этим можно стартовать. Есть уже какой-то репертуар. Созонов пришел с этими техническими идеями, экранами, микрофонами – мне ненавистными в общем-то, я и до сих пор не понимаю, почему по сцене нужно ходить с гарнитурой, вроде бы до сих пор никто не жаловался на меня, что не слышно. Но тут все вертится, гремит, наверное, так необходимо. Потом режиссер рассказал мне про портрет, как это будет. Я спросил – как делать портрет, что, выйдет художник Бэзил в беретке? И он объяснил про графику на экране, что будет световой образ. Я считаю, на сегодня он немножко недоработал с портретом, с его изменениями, надо бы больше искажения, чтоб люди реально вздрагивали… Экран придумал не Созонов, экран в театре использовал еще Всеволод Эмильевич Мейерхольд, который, кстати, работал в этом здании на Тверской, 5, но мне понравился подход режиссера именно к этой вещи. Это не на поводке у моды, что вот, сейчас все так делают, но соединение современных технологий именно с этим материалом, с «Портретом Дориана Грея», мне показалось правильным.

Я немного не согласен с тобой, что мы не изменили линии романа. Многое сохранили, да, но во всяком случае мою линию, лорда Генри, мы изменили. В романе он исчезает, испаряется, сначала блещет-блещет-блещет, сыплет афоризмами, а в конце куда-то девается, будто в командировку уехал и ему лет через пять потом рассказали, что случилось с его приятелем. Плюс Саша Созонов предложил, что на сегодняшний день Дориан Грей – это бренд, модель, то есть Дорианом Греем может стать любой человек. Нужен талантливый продюсер, который из этого человеческого материала может сделать все что угодно. Последняя сцена, которая у Уайльда написана в пастельных тонах, когда лорд Генри ест клубнику в сахарной пудре и так далее, решена у нас иначе. Дориан хочет уйти, освободиться, понимая, что он зомбирован абсолютно, деваться ему некуда, он пытается бороться, а Генри говорит ему – нет, парень, все, ты «там» и навсегда. Будь здоров.

Я заметил, молодых режиссеров не очень-то учат работать с артистами, или это школа уходит? А может быть, это всегда так было и умение работать с артистами приходит к режиссеру только с опытом? Будем надеяться, это дело наживное.

– Мне компьютерная графика не мешала, показалась уместной в этой теме. Из времен Оскара Уайльда к нам дошла тоска по вечной молодости, которая хоть и видоизменилась, но осталась в чем-то той же самой. Сейчас молодость и красота – огромная индустрия, тогда все еще было камерно и романтично, не превратилось в промышленность, но замысел того, кто умнее нас, уже был очевиден. Но экраны экранами, а играть-то все-таки надо. Этот самый лорд Генри, насколько я поняла, несколько раздвоился – на автора, который эту историю придумал и написал, и на персонажа, закрытого, циничного, умного человека, который зачем-то осуществляет свой план «черного воспитания»?

– Я догадываюсь, о чем ты говоришь, но! Уайльд же не создал персонажа, не создал тут характер, как мы его понимаем с нашей русской классикой. Здесь, в этом романе, вообще нет характеров. Если начать разбирать, очень часто там концы с концами психологически просто не сходятся. Уайльд был явно занят чем-то другим, не характерами, не знаю чем, потому что знаком с ним не был. Сценического характера лорда Генри нет, поэтому мы тут додумали. Я знаю таких людей, которые как будто всегда в стороне, вроде никогда ничего не делают – художник Бэзил определяет лорда Генри так: «всегда говорит безнравственные вещи и никогда безнравственных вещей не совершает», – но благодаря такому легкому порханию по жизни этих людей, которые действительно очень умны и остроумны, благодаря их невмешательству и нежеланию вмешательства, происходят иногда человеческие трагедии. Сам он отстранен, его не касается ни-че-го вообще, он сам себя даже мало касается…

– У самого Уайльда не получилось быть отстраненным и ничего не касаться…

– У него-то, конечно, не получилось, он просвистал по полной программе, но мы же говорим про лорда Генри.

– В спектакле есть сцена, когда лорд Генри приходит к Дориану, совершенно отвергая его признания в преступлениях, но втайне понимая, что это так, – и рассказывает, как он шел через парк и услышал слова проповедника: «что пользы человеку, если он приобретет весь мир, а душу свою потеряет». И вдруг понимаешь, что в сущности этот человек глубоко несчастен, что вся его блестящая оборона велась для защиты чего-то личного и горестного, что он – тоже человек…

– Ты не одна мне это говоришь. Вообще, знаешь, актер не обязан знать, что он играет! Если такое прочитывается, я рад. Я такого сознательно не играю, иногда не хочется нагружать персонаж лишними значениями. Что за человек лорд Генри, если он о предполагаемой смерти своего друга говорит: «Зачем его убивать, он носит дешевые часы»? Такое сказануть надо…