В глубь времен - Рене Баржавель

Они пошли. Волна бросила их о скалу. Они упали и ударились о скалу напротив. Они упали на дно. Удар был таким, что человек, который следил за приемником, получил четыре перелома. Он завопил от боли, выплевывая зубы и кровь. Второй ничего не слышал. Перископ помог ему увидеть разыгравшийся ужас. Ветер срывал морскую поверхность и всю белую бросал в голубое небо. В тот момент, когда она падала, он сжал обеими руками руль ускорения. Задняя часть ракеты выбросила порцию огня и врезалась в волны.

Но течение было не прямым. Удары о скалы изменили направление движения. Подводная лодка с двумя людьми, прижатыми к ее стенкам, повернулась на сто градусов и ударилась в ледяную стену. Она врезалась в нее на целый метр. Стена упала и придавила субмарину. Ветер и море унесли в красной пене обломки тел и металла.

Камеры двух самолетов-ракет записали и передали изображение удара и их гибели.

База превратилась в муравейник. Ученые, повара, инженеры, уборщицы, рабочие, медсестры, сиделки бросились собирать все свои ценности в огромные чемоданы и бежали с МПЭ-2 и 3. Снодоги подбирали их у выходов и перевозили на МПЭ-1. В самом сердце ледяной горы они переводили дыхание, их сердце успокаивалось, и они чувствовали себя в безопасности. Они верили…

Но Максвелл знал, что, даже если реактор не взорвется, если произойдет всего лишь маленькая утечка смертельных газов, ветер все равно разнесет их по всей округе. Ветер здесь всегда дул очень сильно. Из центра континента к его краям. От МПЭ-2 к МПЭ-1. Неизменно. Никто больше не смог бы выйти из ледяных галерей. И очень быстро радиация проникла бы туда через вентиляционные системы… Трубы засасывали воздух, и они не преминули бы засосать и смерть, выплюнутую атомным реактором.

Максвелл спокойно повторял: "Все очень просто! Нужно эвакуировать…"

Как? Никакой вертолет не смог бы подняться в воздух. Даже снодоги с трудом передвигались сквозь бурю. Их было семнадцать. Три надо было оставить для Кобана, Элеа и группы реаниматоров.

— Даже четыре. Они будут все равно зажаты.

— Тем лучше, так теплее.

— Остается тринадцать.

— Несчастливое число.

— Не будем идиотами…

— Тринадцать, ну, скажем, четырнадцать, по десять человек в машине…

— Поместим, двадцать. Двадцать умножить на четырнадцать будет… Сколько это будет?

— Двести восемьдесят…

— После завершения основных работ на базе… тысяча семьсот сорок девять человек. Это сколько ходок?

— Семь или восемь ходок, скажем, десять.

— Ну, это возможно. Мы организуем конвой, и снодоги будут оставлять своих пассажиров и возвращаться за остальными…

— Оставлять? Где?

— Как это где?

— Ближайшее убежище — это база Скотта. Шестьсот километров отсюда. Если погода не изменится, им потребуется две недели, чтобы дойти только туда. А если их оставить снаружи, они обледенеют за три минуты. Хотя, может быть, ветер утихнет…

— Тогда?

— Тогда… Поживем — увидим…

— Ждать! Ждать! Чего? Когда это все взорвется?..

— А откуда мы знаем?

— Как откуда мы знаем?

— Кто сказал, что эти мины взорвутся, даже если к ним не прикасаться? Люкос! Вы уверены, что он говорил правду? Может быть, они взорвутся, только если до них дотронуться? Так не будем до них дотрагиваться! И даже если они взорвутся, разве реактор непременно пострадает? Максвелл, вы можете это утверждать?

— Конечно, нет. Я подтверждаю только, что я боюсь. И я думаю, что нужно эвакуировать.

— Его это, может, совсем не коснется, вашего реактора! Вы можете как-нибудь защитить его? Вынуть уран? Что-нибудь сделать?

Максвелл посмотрел на Рошфу, который задал этот вопрос так, как если бы он спросил, сможет ли он, подняв нос и не вставая со стула, плюнуть на Луну.

— Хорошо, хорошо… Вы не можете, я в этом не сомневался. Реактор — это реактор… Хорошо, подождем… Затишье… Саперы… Саперы… Саперы должны скоро прибыть. Но затишье…

— Всего три часа полета! Но как они сядут?

— А что говорит метеослужба?

— Вашей метеослужбе все сведения и все прогнозы поставляем мы. И если мы сообщим, что ветер стихает, она вам скажет, что есть улучшения…

Элеа лежала рядом с забинтованным мужчиной и спокойно ожидала с закрытыми глазами. Ее левая рука была обнажена, а рука мужчины оголена только на несколько сантиметров на месте вены. И на этих нескольких сантиметрах были видны красные пятна страшных ожогов, уже немного зарубцевавшиеся.

Все шесть реаниматоров, их ассистенты, медсестры, техники и Симон были здесь. Ни у кого, ни на секунду не возникла мысль удалиться в убежище ледяной горы. Если мины и реактор взорвутся, что станет со входом в Колодец? Смогут ли они когда-нибудь выйти оттуда? Они даже не думали об этом. Они прибыли со всех концов Земного шара, чтобы дать жизнь этому мужчине и этой женщине, они добились успеха в одном случае и пытались операцией спасти мужчину, даже не ведая, какие временные границы отпустила им судьба. Может быть, несколько минут. Нельзя терять ни мгновения, но нельзя допустить и спешки, они не имели права даже на малейшую ошибку. Они были привязаны к Кобану канатами времени, успехом или поражением, а может быть, и смертью.

— Внимание, Элеа! — сказал Фостер. — Расслабьтесь. Я вас легонько уколю, но больно не будет.

Он провел по набухшей вене ватой, смоченной в эфире, и ввел в нее полую иглу. Элеа даже не вздрогнула. Фостер снял жгут и включил аппарат переливания крови. Алая, почти золоченая кровь Элеа появилась в пластиковой трубке. Симон вздрогнул и почувствовал, как по его коже пошли мурашки. У него подкосились ноги, в ушах зазвенело, и все, что он видел, стало белым. Он сделал огромное усилие, чтобы не упасть в обморок. Наконец сердце екнуло и снова стало биться ритмично.

Громкоговоритель прохрипел и объявил по-французски:

— Говорит Рошфу. Хорошая новость: ветер стихает. Последняя скорость двести восемь километров в час. Что у вас там?

— Начинаем, — сказал Лебо. — Через несколько секунд Кобан получит первые капли крови.

Отвечая, он одновременно освободил виски человека-мумии и аккуратно смачивал обожженную кожу. Затем он надел на его голову золотой обруч. Второй он протянул Симону. Ожоги волосяного покрова и затылка делали практически невозможным применение электродов энцефалографа, поэтому золотые обручи могли, по мнению врачей, заменить их.

— Как только мозг начнет действовать, вы это узнаете. Подсознание проснется раньше сознания в своей самой элементарной, самой неподвижной форме: памяти. Сон перед пробуждением придет после. Как только вы увидите изображение, скажите нам.