В глубь времен - Рене Баржавель

Он нашел Оса, который сопровождал Люкоса в Европу во время покупки оружия, и дотошно стал его расспрашивать о взрывной мощности мин, приклеенных к Переводчику. Ос ничего не мог на это ответить, потому что Люкос сам заключил договор с одним бельгийским торговцем. Но Люкос говорил, что каждая из этих мин содержала три килограмма самого мощного взрывчатого вещества.

Максвелл свистнул. Он знал эту новую американскую взрывчатку, в тысячи раз более мощную, чем тротил. Если эти три бомбы взорвутся, то они могут задеть и атомный реактор, несмотря на бетонные укрепления и несколько десятков метров льда. В принципе сам реактор может не пострадать, ведь неизвестно, куда пойдет взрывная волна, но если пострадает хотя бы одно соединение, произойдет утечка радиоактивного газа, что может привести к неконтролируемой реакции урана…

— Нужно эвакуировать МПЭ-2 и 3, - сказал Максвелл, не повышая голоса, — а лучше бы всю базу…

Через несколько минут сирены срочной тревоги, которые никогда не работали, завыли на всех трех МПЭ. Все телефонные станции, все громкоговорители, все слуховые аппараты на всех языках произнесли одни и те же слова: "Срочная эвакуация. Приготовьтесь к немедленной эвакуации".

Отдать приказ готовиться — просто. Но эвакуировать? КАК?

Буря продолжалась. Небо стало светлым и прозрачным, как глаза. Ветер дул со скоростью двести двадцать километров в час. Но он не приносил больше снега и унес уже все, что мог унести.

Хенкель поднял с постели Лебо, который всего час назад покинул реанимационный, зал, и поставил его в известность о случившемся. Изнемогая от усталости, Лебо позвонил в зал.

Внизу, на другом конце провода Маисов ругался по-русски и повторял по-французски: "Невозможно! Вы это прекрасно знаете! О чем вы говорите! Мы убьем его. Давайте просто полоснем его ножом по горлу!" Да, Лебо знал, что эвакуировать Кобана невозможно. Вырвать его в его теперешнем состоянии из реанимационного блока — значило обречь его на верную гибель.

Тысячеметровый слой льда защищал их от всякого взрыва. Но если все, что на поверхности, взорвется, они погибнут через десять минут. У Маисова и Лебо одновременно возникла одна и та же мысль. Одно и то же слово они произнесли одновременно: переливание крови. Они могли попробовать. Анализы крови Элеа дали положительный результат.

Видя, что состояние Кобана стабилизируется, а потом, хотя и медленно, но улучшается, врачи оставили мысль об операции. Но в данных обстоятельствах это было необходимо. Если попытаться провести операцию немедленно, Кобан через несколько часов мог стать транспортабельным.

— А если реактор взорвется раньше? — обеспокоенно выкрикнул Маисов. — Мины могут взорваться немедленно, через несколько секунд!..

— Ну и черт с ними, пусть взрываются! — заорал Лебо. — Я пойду к малышке. Нужно еще, чтобы она согласилась…

В этот момент он находился вместе с другими реаниматорами в медпункте. От него было рукой подать до комнаты Элеа.

Испуганная медсестра собирала свои вещи. На двух кроватях лежали три открытых чемодана и сотни различных предметов, которое она брала, отбрасывала, роняла, собирала в стопки дрожащими руками. И всхлипывала.

Симон говорил Элеа:

— Тем лучше! Это чудовищно — держать вас здесь. Вы наконец узнаете наш мир. Я не претендую на то, что это будет рай, но…

— Рай?

— Рай — это… это слишком долго, это слишком сложно и, в любом случае, нельзя быть уверенным и, конечно, это не…

— Я не понимаю.

— Я тоже. Да и никто. Не думайте об этом. Я не повезу вас в рай. Париж! Я повезу вас в Париж! Что бы они не сказали, а я вас увезу в Париж! Это, это…

Он не думал об опасности, он не верил в нее. Он знал только, что увезет Элеа далеко от этой ледяной могилы, к живому миру. В нем звучала музыка. Ему не хватало слов, он говорил о Париже жестами, как танцовщик.

— Это… это… вы увидите, это Париж… Цветы в маленьких магазинчиках, за стеклами. И платья-цветы, шляпы-цветы, и всюду, на каждой улице, цветы на чулках, обувь всех цветов радуги и все очень, очень волнующее и нигде, нигде нет более прекрасного сада для женщины, она входит, она выбирает, она сама как цветок расцветает из других цветов, Париж — это чудо, именно туда я вас увезу!..

— Я не понимаю.

— Не нужно понимать, нужно видеть. Париж вас вылечит. Париж… излечит вас от прошлого!..

…И тут появился Лебо.

— Вы бы не согласились, — спросил он у Элеа, — дать немного крови Кобану? Вы единственная можете его спасти. Если вы согласитесь, мы сможем его увезти. Если вы откажетесь — он погибнет. Это не опасное вмешательство. И вам не будет больно…

Симон взорвался. Не может быть и речи! Он против! Это чудовищно! Пусть он подохнет, этот Кобан! Ни капли крови, ни одной потерянной секунды, Элеа улетит на первом же вертолете, на первом же! Ее уже не должно быть здесь, она не будет снова спускаться в Колодец, вы чудовище, у вас нет сердца, вы мясники, вы…

— Я согласна, — спокойно произнесла Элеа.

Ее лицо было серьезным. Она размышляла несколько секунд, но скорость ее реакции превышала нашу. Она подумала и решила. Она согласилась дать свою кровь Кобану, человеку, который разлучил ее с Пайканом и забросил на край вечности, в дикий и безумный мир. Она согласилась.

Двое мужчин в маленькой подлодке, с потными, вонючими ногами, заблокированные в клетке, вместе с их потом, мочой, обожженной кожей, обожженной слизистой носа от едкого запаха. Эти двое были обречены в любом случае. Если они останутся здесь, с пустым кислородным баллоном, они не смогут ни уйти, ни нырнуть обратно. Они очутились в западне.

"…Даже если я откажусь говорить, — пентотал. Но даже без пентотала они смотрят, они заставляют меня говорить, ударом пятки в переносицу, я кричу, я ругаюсь, я не могу оставаться здесь вечно. Они слушают, они знают, откуда я, они знают…

Уходить, нужно уходить…

Кислорода на два часа. Пять минут смертельной опасности. Пересечь гряду. Остается час пятьдесят пять на подводное плавание. Это шанс, маленький, но шанс. Нас подхватит большая подлодка или большой самолет. Спасены. Если они нас упустят… Может быть, буря прекратится, и мы сможем продолжать путь на поверхности. Выбора нет. Уходить…"

Они пошли. Волна бросила их о скалу. Они упали и ударились о скалу напротив. Они упали на дно. Удар был таким, что человек, который следил за приемником, получил четыре перелома. Он завопил от боли, выплевывая зубы и кровь. Второй ничего не слышал. Перископ помог ему увидеть разыгравшийся ужас. Ветер срывал морскую поверхность и всю белую бросал в голубое небо. В тот момент, когда она падала, он сжал обеими руками руль ускорения. Задняя часть ракеты выбросила порцию огня и врезалась в волны.