Предательство и измена. Войска генерала Власова в Чехии. - Станислав Ауски

Эпилог

2-го августа 1946-го года газета «Известия» поместила следующее сообщение:

Военная коллегия Верховного суда СССР пересмотрела дело по обвинению А. А. Власова, В. Ф. Малышкина, Г. Н. Жиленкова, Ф. И. Трухина, В. И. Закутного, С. К. Буняченко, Г. А. Зверева, В. Д. Корбукова и Н. С. Шатова в государственной измене, активном шпионаже и террористической деятельности… и приговорила обвиняемых к смертной казни через повешение. Приговор был приведен в исполнение.

Трагичное событие стало очевидным. Но несравненно худшим и непростительным является непонимание. Ни одна из участвовавших сторон до сих пор не поняла, в чем тогда, на самом склоне войны, заключалась суть всего дела. Ни одна не поняла, кроме, конечно, советской стороны.

До того времени, когда эти события станут в учебниках истории абзацем с объективным изложением всего происшедшего, к сожалению, никто из участников этих событий не доживет.

Послесловие

К ЧЕШСКОМУ ИЗДАНИЮ

Саул Белоу в своей книге «В Иерусалим и обратно» приводит весьма хорошее выражение: «Мы, американцы, являемся самыми информированными людьми во всем мире. В результате этого мы не знаем ничего». Я понимаю его так, что он косвенно выражает мысль, которая уже долгие годы засела в моей голове: т. е., что книги, а также средства массового осведомления, лишь информируют большинство людей, но не поучают. Это может сделать лишь чисто личный опыт. Люди, у которых познание европейского или афро-азиатского мира ограничивается лишь прессой и телевидением, хоть и могут о нем знать почти все, все-же ничего не знают о нем, а поэтому не в состоянии из его опыта делать выводы для себя. Они не знают его путем глубокого переживания, как сообщения о карательных отрядах в Камбодже переносят в чувство пережитого ужаса, как нас переживших это, охватывало при виде объявлений, гласящих: «За одобрение покушения на господина представителя…».

Как-то в 1943 году иллюстрированный журнал «Сигнал», издававшийся на нескольких языках Национал-социалистической партией трудящихся Германии для читателей в странах т. наз. Новой Европы, поместил большую статью о новой армии, которая сформировалась численностью почти в один миллион бойцов — в составе остальных армий Новой Европы, среди которых были бельгийские, норвежские, хорватские, эстонские, литовские, латышские и мусульманские дивизии СС, подразделения народов Советского Союза, армия Словацкого государства, испанская Голубая дивизия, английские, татарские и другие СС-подразделения. Это была «Die Wlasow Агтее» армия, во главе которой, согласно немецкой пропаганде, стоял А. А. Власов. Одновременно с этим немецкая звуковая кинохроника демонстрировала также кинокадры, снятые во время тренировки этих солдат: бойцы в немецких касках Вермахта, но с русскими лицами, бросали ручные гранаты, стреляли из автоматов, пушек и ракетометчиков.

Я живо вспоминаю о своих ощущениях, когда я сидел в кинематографе — в относительной безопасности Протектората — и смотрел на этих солдат. Тревожное чувство опасения, как бы это свежее и колоссальное войско не отдалило бы конца войны, но главное, удивление, чувство отвращения и, наконец, непонятная неприязнь к людям, которые объединились с немцами! После опыта из антинемецкого подполья (см. роман «Случай инженера человеческих душ») и после катыньского потрясения, которому я честно но безрезультатно, старался не верить, у меня, правда, не было больших иллюзий относительно Советского Союза; жестокости Национал-социалистической партии трудящихся Германии, производимые во время недавней «гайдрихиады», были составной частью моего собственного переживания, в то время как катыньские события были дашь сообщениями немецких информационных посредников, а Советский Союз, ничего не поделаешь, был тогда союзником. Мне не приходило в голову того, о чем, гораздо позднее, говорил Солженицын: что миллион русских предателей родины является, очевидно исключительным явлением в истории военного дела, которое невозможно объяснить никакой биологической особенностью русского народа, кроме общественными условиями, в которых русский народ жил в то время уже четверть столетия.

Я был потрясен. Я испытывал отвращение к этим людям, а после окончания войны, когда пресса, попугайничая пресыщенные нравоучительством и самодовольствием слова советских судебных бюрократов, обвинила их всех без разговора, огулом в измене родине, — я должен признаться, что тогда я не задумывался об этом.

Затем проходили годы и в мой личный опыт вписались события пятидесятых годов: сотни казней политических «преступников», в их числе Милада Горакова, Завиш Каланда, ген. Пика и множество иных людей с менее известными именами — и, конечно, также Клементис, Марголиус, Симонэ, — да еще урановые концентрационные лагеря и в них десятки тысяч менее тяжких «преступников», от которых я, поскольку дело идет об этом опыте, отличался лишь тем, что мне повезло больше. Все эти иные, маленькие, каждодневные радости в жизни в условиях тоталитарной системы, завершившиеся переживанием колоссального захвата страны в ночь на 21-го августа 1968-го года, а после него «Boat people» (люди в лодке), Камбоджа, Ангола… Я ушел на запад и в мои руки попали, ранее недоступные, книги о том забытом миллионе «предателей родины».

И мне начало казаться, что все это произошло совсем иначе.

Я начинал понемногу понимать. И все время — как Солженицын — не мог избавиться от разных оговорок. Да, безусловно, в адских условиях в лагерях для военнопленных выбор был только между жалкой смертью или поступлением во Власовскую армию. Человек, которьш этого не пережил, не должен судить. По крайней мере, не строго. И все-таки, бороться за нацизм — против собственной родины —

Но — была это их родина?

За что они боролись?

Против кого?

Почему?

Наконец, медленно и совсем не так уж легко, я избавился от любого искушения осуждать их даже самым малейшим образом. Я перестал думать о кривизнах идеологий и шовинизма и начал видеть лишь их человеческое положение. И оно было трагичным.

Я себе представляю типичного русского солдата 1941- 45 гг., которому во время возникновения войны было двадцать лет. Он чуть выплыл из туманных грез детства — да и оно было отмечено жестокостями Гражданской войны и ленинизации — и начал воспринимать окружающий его мир; в его стране последовали одно за другим события, которые должны были затуманить любую ясность идеологического небосклона и привести в замешательство нормально мыслящего человека. Огромные чистки, после которых в СССР осталось не так уж много таких семейств, где среди ее членов не было хотя бы одного политического «преступника». Колоссальные концентрационные лагеря вблизи полярного круга, население кото- рых составляли преимущественно такие «преступники», ставшие таковыми, как мы теперь знаем, лишь в силу того, что ЧЕКА или ГПУ или же КГБ просто должны были выполнить план преступности, главным образом, своей собственной. Юноша, у которого в ледяных лагерях Сибири исчез отец, младшая сестра или невеста, едва ли мог думать о системе в своей стране так, как он должен был думать по принуждению.

В то время в Германии, к власти пробивался нацио- нал-социализм. Его сначала представили юноше, как каое- то небольшое зло — главным врагом Советов была социал-демократия, «предатели» рабочего класса (и в подсознание юноши так вошли дальнейшие из галереи предателей — эсеры, кадеты, меньшевики, троцкисты и проч.), и после этого должны были следовать еще многие другие, все одинаково туманные, и удивительно — все стремящиеся к установлению социализма! Вскоре после сталинской директивы о борьбе против социал-демократов, а не борьбы против национал-социалистов, в Германии пришли к власти национал-социалисты и устроили короткий процесс над социал-демократическими предателями рабочего класса. Такой же короткий процесс они одновременно устроили и над коммунистами, а в течение последующих шести лет оповестительные средства его родины информировали юношу о том, что предателями рабочего класса, а поэтому и его кровным врагом, с незапамятных времен были именно эти национал-социалисты. Потом весной 1939-го года, они вдруг ни с того, ни с сего, стали друзьями и — союзниками! Не прошел и год, как его собственная родина участвовала вместе с ними в военном нападении на буржуазную Польшу и дружески ее поделила. Но союзники буржуазной Польши, империалистическая Англия и Франция, упорно продолжали вести войну, которая, как юношу информировали оповестительные средства его страны, была грязной войной западных капиталистов против германских рабочих в форме. В то время в Англии, чешские бойцы-коммунисты раздавали своим товарищам по оружию летучки с подобной идеологией.[217] Что этот юноша должен был подумать, когда, например, 23-го августа он читал в Московской Правде: Вследствие ратификации пакта, враждебные отношения между Германией и Советским Союзом становятся делом прошлого; эта враждебность, которую искусственно вызвали к жизни поджигатели войны… После распада польского государства, Германия предложила Франции и Англии закончить войну — предложение, которое поддерживал и Советский Союз. Но они не желали об этом даже слышать….[218] Как юноша должен был смотреть на немецких национал-социалистов, когда его страна вдруг начала постав. лять в Германию советское зерно, хлопок, дерево и масла, а также марганец и хром, столь необходимые, например, для производства танковой брони? Или когда немецкие военные делегации посещали советские, а советские делегации посещали немецкие объекты оружейной промышленности? Когда точно в соответствии с пактом, Сталин выдал Гитлеру около 500 иных предателей, на этот раз германских граждан-коммунистов, которые после 1933-го года бежали в Советский Союз, — и юноша уже не знал достаточно хорошо, от кого они бежали, от социал-демократов или от рабочих, сорганизованных в Национал-социалистической партии трудящихся Германии.[219] В голове юноши, герметически изолированного от всего остального мира, начинала возникать большая неразбериха.