Вольер - Алла Дымовская

Зажмурив накрепко глаза, он сделал шаг. Прямо в переливчатую серебряную стену. Думал, лоб зашибет, ан нет! Мягко, точно сквозь густой, шевелящийся трепетно цветочный покров, и всё – прохладный ветер скользнул по его горящим щекам.

– Дайте команду к старту! – требовательно произнес щелкающий неживой голос, каким говорят одни лишь уличные «сервы»‑уборщики.

Пришлось разжать судорожно сведенные веки и оглядеться. Серенький полумрак, равнодушно бесцветный, совсем не тревожный. Пахнет, как после вечернего дождичка седая пыль на траве – свежо и в то же время сонно щекочет ноздри. А он‑то ожидал страсть каких напастей! Пустяки, наверное, всё. Вдруг успокоился Тим. Где этот старт‑то? Ага, вот. Прямо у него под носом. Будто нарисованная в воздухе мигающая пунцовая звездочка. Наверное, нужно до нее дотронуться. Как там сказано‑то? Собрать дыхание в области диафрагмы, то бишь пониже груди, – уж это он худо‑бедно делать научился. Сохранять свою целостность, думать о себе как о единице… Подумал. Представил эту самую единицу в виде складного аршина. Пока ничего особенно заковыристого. Страх вроде бы отступил. Дальше так держать! Подзадорил себя Тим и храбро, из озорства, ткнулся в звездочку нарочно и именно носом.

– Команда принята! – прозвенел все тот же неживой голос. – Отсчет: пять, четыре, три, два, один. Счастливого пути!

В следующий миг лицо Тима словно бы провалилось в пустоту. Тотчас следом надежная земная опора ушла из‑под ног, и вокруг него не стало ничего. И самого Тима вдруг не стало.

Это был даже не прежний знакомый, всепоглощающий страх – это живому человеку невозможно вообразить. Ибо у мертвеца, лишенного чувств, не бывает и ощущения ужаса. Тим был весь голое сознание, совершенно отстраненное от телесной своей субстанции, он только мог отметить, словно во сне, что ему должно непременно испугаться. И что вот так, без запаха, но одновременно светом и тьмой пахнет смерть. Как смерть могла пахнуть светом или тьмой – он не представлял, но здесь это было возможно, именно потому, что отсутствовало и то и другое. Однако он не мыслил об этом во времени, которое тоже перестало существовать, растянув единый миг до бесконечности. Все сознательное в нем находилось как если бы сразу в одной точке и везде, но и невероятным образом Тим сохранялся отдельно. Тело же его, словно распавшееся на мельчайшие пылинки, реяло вокруг в этом самом мгновении и в потоке небытия, уносящемся неведомо куда. Подобно застывшему ветру, вовсе не прекратившемуся, напротив, противоестественно замершему в порыве. Подобно камню, подброшенному вверх, но отнюдь не упавшему – зависшему в высоте, как не бывает в настоящем движении. И все‑таки движение это есть, но и нет его.

Тим понял вдруг и не вдруг – никак не подходили здесь обычные понятия и названия, – что так и останется расщепленным навеки, если не предпримет срочно какого‑то решительного поступка. Но как его предпринять, когда нет ни минут, ни часов, где бы спасительное это действие могло возникнуть и продолжиться? Нечто большее, чем реальный мир, вступило в свои права, и название этому нашлось – пустота. Но мысль его никак не растеклась, не затрепетала в паническом сбое, явив непроизвольно от Тима воспоминание аршина‑единицы, хотя и вспоминать ему, по правде, тоже было теперь нечем. Да он и не вспоминал, загадочное шестое чувство, всегда жившее в нем на некоторой недоступной глубине, и сейчас пришло на выручку – вспыхнуло незвано ярким озарением, будто распустился вмиг благоухающий бутон, перебивший своим цветом свет и тьму. За несуществующий этот миг он понял внезапно все то, чему не мог столь долгие и трудные в познании часы научиться отстраненно по книгам. Каждая читанная им прежде строчка из начальных навыков психокинетики обретала явный и точный, опытный смысл. Заряда сосредоточенности, полученного от концентрированного не слишком умело дыхания, хватило ему ровно настолько, чтобы собрать в общее целое крохотные частички, бывшие некогда самим Тимом, и удержать их вблизи. В пространстве, которое напрочь исчезло. Однако чтобы вытолкнуть сознательного и телесного себя наружу, навыка его, примитивного и не развитого в упражнении, отнюдь не достало. Тим подумал равнодушно и бестрепетно – пусть поток уносит его и дальше в свет‑тьму, разве уже не все безразлично? Но тут его будто бы дернуло извне. Будто бы спасительный силовой круг, свернувший бесконечность до постигаемого предела, одномоментный всем его сознательным попыткам, охранил его, разделив облако пыли на большую и меньшую части. Единица‑аршин все еще пребывала с ним, и тонкая эта соломинка позволила, наконец, ухватиться за свой слабый краешек, чтобы вытащить своего хозяина в материальное измерение.

Он не знал тогда, что распадающуюся его земную жизнь сберег в последнем, предпринятом им поворотном усилии надетый совсем по иной предусмотрительной причине старый и верный защитный плащ. Поле его, включившееся автоматически, не позволило до конца погубить своего владельца, и крохотная песчинка чистой энергии, заключенная в его рукотворной субстанции, сломила спину верблюда, перевозящего человеческие души из этого мира в иной.

Но Тим ничего такого не представлял, когда выползал по ту сторону Коридора, бледный как апокалипсический конь и бессильный как камышовая былинка, в состоянии полуобморочного изнеможения. Он споткнулся на четвереньках, согнулся и съежился на чем‑то мягком, пахнущем приторной искусственной свежестью, что не было, однако, ровной шелковистой травой, окружавшей серебряную каплю, и вообще не было живой природой. Так он понял, что перешел.

– Ах, ты ж! Гаусс и его распределение! – невнятно выругался над его головой Виндекс, и руки, заботливые, дрожащие (неужто от страха за него, за Тима?) с усилием перевернули скрючившееся тело, сомкнулись позади – дышать сразу стало просторней.

И рой порхающих птичьих голосов, встревоженно недоуменных:

– Тимофей, вы видеть, слышать нас? Тимофей, будьте ангел, ответьте, как можете? – ворковала над ним сиреневая тень.

– Ч‑што с вами, дорогой господин Нилов? Ах, как неосторожно! Ак‑гх, как! – гудел, будто пойманный шмель, Бен‑Амин‑Джан, черный человек Лизеру. При этом даже и Тиму хватало ума понять – Бен‑Амин‑Джан представления не имеет, что случилось, и в чем, собственно, заключается неосторожность. Но это обстоятельство никоим образом не влияло на его хлопотливое участие: – Н‑хадо его поднять, нет‑нет… ниг‑каких «сервов», я гх‑сам. Мы кх‑сами.

– Ивар! Да помогите же! Что вы стоите как пришибленный памятник? – донесся до Тима нервный и требовательный призыв Ниночки Аристовой.