Трофейщик-2. На мушке у «ангелов» - Алексей Рыбин

Хлопнула дверь, Грэм остался в доме один. Он лежал на полу. Тянущая тяжелая боль внизу живота не отпускала. Он знал, что надо ждать — долго ждать, пока это пройдет. «Почему я не сопротивлялся? — думал он. — Надо было дать негодяям сдачи… Ладно, в конце концов, за все приходится платить. Черт с ними. Статья напечатана, в редакции никто ничего не узнает, и на карьере это не отразится». Выждав, пока боль немного утихнет, он встал и, постанывая, пошел на кухню — выпить стакан сока… Сегодняшний день нужно было вычеркнуть из памяти, словно его и не было.

— Ну что? — спросил Барон, когда Клещ с Шустрым вернулись в машину.

— Сопляк, — ответил Шустрый. Сразу сломался.

— Наши подопечные уехали из Дилона в компании рокеров. Тормознули их на шоссе.

Барон на минуту задумался. Не найдя, похоже, решения, он снова спросил, на этот раз обращаясь только к Клещу:

— Рокеры… Я в России пару раз сталкивался с ними. У рокеров должны быть свои… как это по-английски сказать? Сходняки. Стоянки. Кампусы! А, Брюс?

— Правильно мыслишь, Энтони. И я вот что тебе скажу. Неподалеку от Денвера строится сцена — очередной фестиваль для этих уродов устраивают. Играть будет «Грэйтфул Дэд» — их культовая группа. — Больше чем уверен, что они отправились именно туда. Что им еще здесь делать? Ведь не коттеджи присматривать на зиму?

Игнатьев посмотрел на Тусклого. Тот так и продолжал сидеть с угрюмым видом, не реагируя на новости.

— Слушай, Миша, знаешь что? Мне надоело! Шеф тебе поручил это дело, в конце концов, а все делаем мы с Брюсом. Может быть, ты соизволишь оторвать жопу от стула, наконец?

— Прямо сейчас? — Михаил прищурился. — Чего тебе от меня надо? Пошли вы все! — Он достал сигарету и отвернулся.

— Нервы тебе полечить нужно, вот что, Миша. Как ты дальше-то работать собираешься?

— Не знаю. Может быть, мы заедем пожрем где-нибудь? Есть в этой деревне ресторан какой-нибудь или нет? Или мы должны голодными по всей Америке колесить?

Пока они ждали заказанный обед в ближайшем китайском ресторане, Михаил не проронил ни слова. Рахманинов не понимал сам, что с ним происходит. Хотелось послать к черту своих помощников, кто бы они ни были: полицейские, киллеры, бывшие следователи, — всех послать, выйти из тесного ресторана и остаться в этом городе — таком же, как тысячи микроскопических городков в Америке, ничем друг от друга, кроме названий, не отличающихся. Супермаркет, церковь, Мэйн-стрит обязательно — главная улица, как же! — порой только из нее и состоит весь город, а она все равно — Мэйн-стрит, хоть и единственная. Купить здесь дом — его средства позволяли это, — устроиться на службу… Куда угодно, хоть вот в эту паршивую газетенку… Или вообще не работать… Если бы не дружище Мясницкий, подсуропивший в свое время работенку… Он всегда оправдывал себя, что вот заработает еще немного деньжат и уйдет, бросит этот грязный бизнес, который и бизнесом-то назвать нельзя — чистый криминал, без дураков. Любому ясно. Это все — мысли и слова о том, что будет чуть позже, когда он наберет нужную сумму, — это все отговорки. Он же не мальчик, он еще в России давным-давно понял, что денег много не бывает, что их всегда не хватает, а уж о той простой вещи, что ввязавшийся в криминал из него по своей воле не уходит, кто-кто, а уж он-то прекрасно был осведомлен… Настроение его продолжало падать, хотя он сам удивлялся, куда же еще. После того как на его глазах застрелили этого полицейского — Таккера, в своем же доме, он думал, что депрессия, охватившая его мгновенно и плотно, это предел. Теперь было ясно, что нет, не предел и что погружаться в нее можно бесконечно. Вернее, не совсем бесконечно, а до самого конца, не фигурального, а физического.

Грэм довольно быстро пришел в себя. И, очухавшись, неожиданно повеселел. Родные стены всегда действовали на него положительно. Он любил свое жилище, за которое выплачивать деньги предстояло еще много лет, но, безусловно, это был уже полностью его дом, менять который Билл не собирался до конца своих дней. Иногда он представлял себя здесь в старости, окруженного внуками, приехавшими вместе со своими родителями на его очередной юбилей. Жить они, конечно, будут в разных местах — такой большой семье, какую он себе нагрезил, в одном доме не поместиться. К тому времени Билл будет очень богатым человеком — известным писателем. Внуки будут спрашивать, почему он не переедет в большой город — в Бостон или в Нью-Йорк. Он ответит им словами Фолкнера, мол, ему нужен кусочек родной земли величиной с почтовую марку, чтобы быть счастливым. Чтобы описывать его до конца дней своих. «Был бы талант», — скромно заканчивал он, даже в мечтах не произнося этого вслух. Билл считал себя очень скромным человеком.

По мере того как шло время, сегодняшнее событие начало представляться ему в другом свете. Билл в конце концов начал считать себя почти что героем. Что-то было в случившемся от его фантазий: неизвестные, изображающие из себя полицейских, какие-то тайны, недоговоренности. Память услужливо изымала из мыслей неприятные фразы, сказанные в его адрес. Главное, что он не спасовал. Ну, ударили его, но он же не кричал, не умолял их о пощаде. Неизвестно, кстати, как могло бы все закончиться, не уйди негодяи столь быстро. Он-то парень не из слабаков. Просто подонки ошеломили его, а вот если бы подождали, пока он придет в себя, то, может быть, и пожалели, что так нагло вломились в дом Билла Грэма. Он решил зайти к Дуайту и поговорить с ним о незваных гостях. Пастор всегда мог посоветовать что-то дельное, помочь разобраться в ситуации, правильно оценить свои силы — психолог он был великолепный. Да и друг настоящий, так, по крайней мере, думал Грэм. Главное — оставаться всегда в рамках закона и чувствовать, что ты не один в этом городе, и тогда никакие бандиты не смогут нарушить привычное и милое течение жизни, настоящей, американской жизни, имеющей конкретную цель, а главное, все возможности для ее достижения. Если ты, конечно, патриот. Продолжая успокаивать себя этими прописями — волнение все-таки не до конца его отпустило, — он, выйдя за дверь на улицу, нервно оглянулся по сторонам. Но подозрительные личности исчезли, не оставив ни малейшего следа, словно их и вовсе не было. Билл вернулся в дом, запер изнутри дверь, прошел в гараж и выехал на своей «тойоте» на Мэйн-стрит, направляясь к пасторскому дому.

Глава 3

Звягин вернулся к себе в номер, или, как он уже стал называть, в квартиру. В Америке люди годами жили в отелях, ничего особенного в этом не было. Он хотел быстро пообедать, посовещаться с Таней и прямо сегодня вылететь в Денвер, заодно и развеяться немного. Он открыл дверь и с порога крикнул:

— Танюша!

Ответа не последовало. Он прошел в гостиную, в кухню, посмотрел в обеих спальнях — квартира была пуста. Странно, Таня должна была его ждать — так они договорились еще с утра. Он не думал, что беседа с Давидом Ревичем будет долгой, так и оказалось. Все уладилось еще быстрее, чем он предполагал. Александр Евгеньевич решил не тратить времени попусту в ожидании жены, он прошел в ванную, принял душ, переоделся — гардероб его за несколько дней пребывания в Нью-Йорке уже успел стараниями Тани обновиться, — посмотрел на себя в зеркало и остался удовлетворен внешним видом пожилого, но вполне еще бодрого и здорового мужчины, загорелого, крепкого, посвежевшего…

«Черт его знает, действительно в экологии, что ли, дело?» Он трогал лицо рукой, разглаживал морщинки возле рта — за считанные дни с лица исчезла эта хроническая питерская бледность, проглядывающая сквозь любой загар, если присмотреться внимательно. Сейчас он был неотличим от коренных жителей Нью-Йорка, еще вчера Николаев заметил ему вскользь, что Звягин на удивление быстро адаптировался, словно хамелеон, что мимикрия у него развита просто фантастически. «Никакой фантастики, — подумал Звягин. — Побегай с мое, тоже научишься менять лицо». Вспомнив о Николаеве, Александр Евгеньевич решил зайти к нему и поговорить о Давиде, благо идти было недалеко — Николаев жил этажом выше по одной со Звягиным лестнице. Он аккуратно запер дверь снаружи на ключ — они с Таней привыкли к этому еще в России — закрывать жилище на все замки, — и неторопливо, игнорируя лифт, поднялся пешочком на этаж Николаева. Позвонив в дверь и не дождавшись, пока кто-нибудь откроет, Звягин решил, что Ивана нет, и уже собирался сделать первый шаг к лестнице, как услышал в запертой квартире какой-то шум. Прильнув к двери, он прислушался. Похоже было, будто кто-то ползет по полу в его направлении, задевая за углы и обувь в прихожей. Когда Звягину показалось, что он слышит даже человеческое дыхание, он почуял недоброе. Позвонил снова — безрезультатно. Александр Евгеньевич быстро оглянулся, не увидев на площадке никого, сунул руку под пиджак и нащупал рукоять пистолета. «Похоже, что оружие может пригодиться. Вот тебе и тихая Америка, вот тебе и чистые руки…»