Шаги по земле - Любовь Овсянникова

— Как этим пользоваться? — спросила я, вынимая щипчики.

— Это для удаления кутикул, — Рая показала, что это и как их удалять.

Мы посидели в уюте моей обители, в прохладе, которую я старалась держать в доме, в чистоте, опрятности — у меня сверху ничего лишнего не валялось, я любила пустоту и свободу комнат, незагроможденность и простор. Мой принцип относительно материальной стороны жизни, выработавшийся с тех студенческих пор, всегда оставался таким: минимум мебели, одежды, предметов быта — только самое необходимое.

Рая, как всегда, охотно рассказывала о своей переписке с Мухой, как она называла Леонида Замримуху, о его очень важной и секретной работе, о родителях, старательно обходя тему своей будущей профессии. Ведь в этом году она просто прогуляла лето и поступать в вуз даже не пробовала. Подразумевалось без обсуждения, что через год, когда будет наработан двухгодичный стаж, она исходатайствует в районо направление и попытается поступить на заочный факультет Запорожского пединститута целевым порядком. Это был хороший план. Но какой предмет могла бы преподавать Рая в школе? Этого я понять не могла, и она — тоже. Вечером мы прогулялись по полям, я вывела Раю на каменку и стояла там, пока она не перешла кладку через реку и не оказалась на своей усадьбе.

Через два дня последовал ответный визит. Мне нравилось, что мы не особенно готовились к личным праздникам и принимали друг друга в распахнутые дни, в настоящее, непридуманное житье, как часть самих себя в своих обычных буднях. Тетя Аня, Раина мама, кивнула мне и снова склонилась над грядками, а мы расположились за столиком под вишнями. Рая угощала меня запеченными в сметане карасями и совершенно неповторимым блюдом — сметаной с молодым луком. Густую сметану, больше похожую на масло, мы резали ложками, а молодой лук с огромными завязями головок, величиной с яйцо, кусали от целого очищенного стебля. Разговоры — все те же, и никакого намека не было на то, что мы видимся в последний раз.

Когда я собралась идти к Рае в последнее воскресенье августа, чтобы поздравить с началом нового учебного года, мама меня остановила.

— Рая уехала, — сказала она. — Не хотела тебя огорчать, но теперь скажу. На днях ее телегой вывезли на вокзал со всеми пожитками. Кажется, она отправилась к Леониду.

— Как? — ахнула я.

— А так, обнаружила в себе беременность. Пришлось спешить.

И я осталась совсем одна.

7. Второй курс

Второй курс начался веселее, я поселилась в шикарное общежитие, здание послевоенной постройки — с высокими потолками и огромнейшими окнами. В комнате — являющейся персональным резервом комендантши — собралась пестрая компания: я — с механического отделения, остальные пять девушек — математички, будущие учителя. Одна из них спала на раскладной парусиновой кровати — раскладушке. Разнились девушки не специальностью, а повадками и устремлениями.

Людмила из Запорожья и Анджела из Никополя, сразу же сдружившиеся, мнили себя красавицами, и не без основания, только первая была чистюлей, а вторая не мылась и распространяла вокруг себя зловоние. Занимались обе слабенько, основная их цель прослеживалась достаточно красноречиво — удачно выйти замуж. Не удивительно, что парни в них быстро разобрались, и Людмиле это удалось, а вот Анджела возвратилась в Никополь без мужа — не нашлось охотника вдыхать ее амбрэ.

Галя — то ли разведенка с ребенком, то ли мать-одиночка — из Днепродзержинска была любовницей одного из наших преподавателей. Не кроясь, он каждый вечер приходил за ней и уводил куда-то. Возвращалась Галя сильно уставшей и голодной. За раз могла съесть килограмм полукопченной колбасы и при этом оставалась очень худой. Какой же был ужас, когда к весне у нее обнаружили солитер, и пришлось выводить его из нее в больничном стационаре. Впрочем, конца этой эпопеи я не помню.

Рыжая кудрявая девица, сухопарая и некрасивая, кажется ее имя Валентина, тоже приехала из Запорожья. Предел ее мечтаний состоял в получении распределения в престижную школу. Она была отличницей, все время посвящала учебе и ни с кем не дружила.

Имя девушки с раскладушки, тоже рыженькой и кудрявой, но пониже ростом и посимпатичнее Валентины, я не помню, кажется, Маша. Приехала она из глухого хуторка, училась средне, о многом не мечтала, ее вполне устраивало работать учительницей у себя дома, только бы не на колхозных грядках, как ее родители. Она уже была засватанной и считала свою жизнь сложившейся.

Иногда Анджела, которой наглости было не занимать, включала громкую музыку и мешала остальным готовиться к занятиям, тогда в комнате возникали скандалы. Ее даже хотели побить, но поостереглись возможного отпора при ее почти двухметровом росте. Зато ей неоднократно бросали в лицо ее же немытое белье, вынутое из-под матраца. Всю неделю эта задрипанка собирала его там, а потом отвозила домой в материну стирку. Можно понять, каким бывал воздух в комнате, если учесть, что кровать Анджелы стояла у батареи.

Меня спасало одно: мы с Юрой занимались в читальных залах, чаще в главном, с самым богатым книжным фондом — на Шевченковской улице. Это было наше пристанище, тем более что в том корпусе размещалась отличная студенческая столовая, где я питалась, и главное хранилище художественной литературы университетской библиотеки. Случалось, что нужных книг в этой читалке не оказывалось или они были разобраны, тогда мы шли в ЦНТБ (Центральная научно-техническая библиотека) Министерства металлургической промышленности на улицу Дзержинскую или в Центральную городскую библиотеку на углу проспекта К. Маркса и улицы Московской, где тоже имелись отличные читальные залы. Доставали и до читалок горного и транспортного институтов. Был читальный зал и в нашем общежитии, где мы занимались, если удавалось взять нужные учебники.

После занятий, когда голова уже не соображала, мы возвращались в общежитие и прогуливались по длинному коридору. Часто останавливались для долгих бесед у торцевого окна, выходящего на проспект Гагарина. Вечером оно открывало чудесный вид на техникум электрификации сельского хозяйства и дальше — на научный городок транспортного института. Там разливались огни, извиваясь причудливой рекой, и мелькали машины, подмигивающие фарами — чисто городской пейзаж, и у меня от него замирало сердце. Мы часами стояли у того окна, случалось, просто молчали и думали о своем. Нам нравилось быть друг возле друга. Мне представлялось, что в будущем я буду жить в таком же красивом городе, где чисто, кругом тротуары и нет пыли, поднимающейся за проезжающими машинами.