Командировка в ад - Анатолий Федорович Дроздов

глазами. Только поднимающиеся и опускающиеся бока от дыхания выдавали, что он жив.

— Подготовьте могилу, — согласился Несвицкий. — Я уже чуть отдохнул и пойду к Симаничу. Нужно помочь с ранеными. Потом меня найдете.

Госпиталь с двумя десятками коек был переполнен. Раненых складывали прямо на коридоре. Суетились больничары из городской больницы, им помогали волонтеры. Среди них Николай разглядел и Ольгу. Она посмотрела на него и отвернулась. Наверное, уже знает о муже. Необходимость в объяснении отпала. Во всем виновата сама Ольга — она затеяла игрища с соблазнением свояка, вследствие чего Милош и сошел с нарезки. В Варягию Несвицкий ее не повезет — пусть живет как хочет. Свой долг перед родственниками жены он исполнил…

Бундесвер в бою потерял погибшими свыше четырехсот человек, а один вертолет, вдобавок, от полученных повреждений рухнул на подходе к авиабазе. Редкий случай, но немецкие СМИ не стали занижать потерь, подчеркивая, правда, что среди повстанцев они «на порядок выше». Иностранные телевещательные каналы и информационные агентства распространили фотоснимки Гудурича, всего за пару месяцев выросшего из безвестного репортера провинциальной газеты в мировую звезду журналистики. Немцы, хоть и не полностью, фотографии перепечатали. Картины с разорванными телами в обломках вертолетов вместо того, чтоб обернуться поводом сплотиться вокруг кайзера и объявить священную войну унтерменшам, привели к противоположному результату. Оппозиция вывела на улицы Германии сотни тысяч митингующих, требующих смены правительства и прекращения боевых действий. Ораторы задавали, по существу, один единственный вопрос: если у руля государства стоят бездари, допустившие массовую гибель немецких солдат и офицеров, то зачем им оставаться на посту?

К лету полыхнуло и в других присоединенных к Рейху территориях. Пример Високи Планины показал чехам и полякам: немцев можно и нужно бить. Когда сгорела дотла резиденция варшавского гауляйтера вместе с ним самим, а повстанческая Вольна Польска, по примеру Сербии, начала создавать свободные от оккупации партизанские зоны, стало ясно, что у Рейха серьезные проблемы. Вот тогда Младенович и позвал к себе Несвицкого.

— Из Москвы пришел приказ, — объявил волхву. — Ты возвращаешься домой.

— Почему? — удивился Николай.

— В твоем пребывании в Сербии больше нет необходимости. Эпидемия закончилась, как и военные действия. Германия объявила о выводе своих войск из Сербии.

— А другие волхвы?

— Они пока останутся.

— Тогда почему уезжаю я?

— Потому, что ты гражданский, а они офицеры, состоящие на действительной военной службе.

Довод был, мягко говоря, так себе, но с командующим не поспоришь.

— Когда мне отправляться? — поинтересовался Николай.

— Завтра утром. Машина довезет тебя до греческой границы, там встретят сотрудники варяжского посольства. Помогут привести себя в порядок, а то в таком виде ты напугаешь греков, — генерал хмыкнул. — Еще решат, что прибыл делать революцию у них. Деньги на одежду выдадут в финчасти.

— Понял, — Николай кивнул.

— И не обижайся на меня, — вдруг сказал Младенович. — Заверяю, что решение принял не я.

Николай взглянул на генерала. Не владея даром чувствовать неправду, он прекрасно понял, что Младенович солгал. Или же о чем-то умолчал. Картина ясная: Несвицкий слишком популярен среди сербов. Когда страна получит независимость, он может помешать Младеновичу ее возглавить. Князь станет президентом… Оно-то нахрен нужно, но генерал, как видно, опасается, поэтому похлопотал, чтобы убрали конкурента. Николай воевал, рискуя жизнью, терял друзей, корпел над плазмой для больных, а в благодарность за все это — пинок под зад и до свидания. Политика — туды ее в качель…

— Прощайте, господине президент, — сказал Несвицкий и, повернувшись, вышел.

В столовой он попросил у поваров бутылку ракии, еще — каких-нибудь заедок. Собрали тут же. С пакетом Николай поднялся на поверхность и выбрался за расположение лагеря повстанцев. Сел под кустом и расстелил салфетку, в которую в столовой завернули угощение. Разложил закуску, плеснул в стакан прозрачной жидкости из бутылки.

— Вот так, — сказал, подняв его. — Скрипач не нужен. Мавр сделал свое дело и может убираться восвояси. Оно-то хорошо — семью увижу, наконец, но до чего же на душе погано. Спасибо даже не сказали.

Он выпил ракию и закусил кусочком колбасы. Повторил. Достал из пачки сигарету и закурил, пуская дым к повисшим над головой ветвям…

Деян вошел кладовку госпиталя, где Милица считала упаковки антибиотиков.

— Там, это… — произнес смущенно. — Князь Несвицкий. За лагерем…

— Что с ним? — насторожилась Милица.

— Поет.

— Поет⁈

— Ага, — кивнул Деян. — Как мне сказали, волхву приказали уезжать из Сербии. Он взял бутылку ракии, заедок и выбрался за расположение. Пьет, плачет и поет.

— Плачет? — встрепенулась Милица. — Идем!

Они поднялись на поверхность и выбрались за лагерь. Там, за палатками, стояли люди, разглядывая что-то впереди. Деян и Милица пробрались сквозь толпу и разглядели сидевшую вдали фигуру под кустом. Милица узнала Николая. Внезапно тот запел:

Душа болит, а сердце плачет

А путь земной еще пылит.

А тот, кто любит, слез не прячет,

Ведь не напрасно душа болит.

А тот, кто любит, слез не прячет,

Ведь не напрасно душа болит… [1]

Высокий, чистый голос князя, казалось, проникал в сердца людей. В нем была боль и горечь, тоска и скорбь.

— О чем поет? — спросил Деян у Милицы.

— О потерянной любви, — сказала женщина.

— Так он женат, есть дети, — удивился серб. — Случилось с ними что-то?

— Нет, ты не понимаешь. Тут не о женщине. Верней, слова о ней, но суть гораздо глубже, — она запуталась в словах, не знаю, как ему сказать. — Душа болит у человека — не хочет уезжать из Сербии. Он полюбил страну, ее людей.

— Мы тоже его любим, — сказал Деян. — Давай ему об этом скажем!

— Не стоит, — Милица вздохнула. — Я много лет жила с варягами и знаю: когда они вот так поют, их лучше не тревожить. Идемте, другове! — сказала окружившим пару сербам. Они стояли, слушая врача. — Не мешайте князю. Пускай поет. Он хочет быть один.

Сербы закивали и потянулись к лагерю. Пошли и Милица с Деяном. Спустились в госпиталь.

— Ты тоже будешь петь, когда прикажут уезжать? — спросил ее Деян.

— Я не уеду, — Милица качнула головой. — А приказать не могут — я не военный врач. Мне нравится Варягия, но я родилась сербкой, и нужна здесь людям.

— В том