'Млечный Путь, Xxi век', No 3 (40), 2022 - Леонид Александрович Ашкинази

лично и официально. Я дипломатический представитель Соединенных Штатов, должным образом аккредитованный при этом княжестве. А это важный документ, серьезно влияющий на отношения между двумя правительствами, который, вместо того, чтобы быть переданным мне должным образом, был приколот к доске объявлений, как жалкий исполнительный лист! Кроме того, - добавил он, поскольку в нем росло чудовищное возмущение, - меня не только игнорировали, оскорбили, но и пошутили. Этот указ должен быть опубликован до моей аудиенции с наследным князем. Это гнусно!

- Ну, сограждане, -- сказал Тит с легким смехом, - как мы собираешься с этим поступить?

- Есть только одно, что надо сделать, - ответил Грин. - Отправить полное и тщательно сформулированное заявление по этому делу в Государственный департамент в Вашингтон, чтобы Конгресс мог принять соответствующие меры.

Тит издал рев смеха вместе с облаком дыма.

- А между тем? - спросил он. - Я склонен думать, что при нынешнем состоянии нашего славного военно-морского флота пройдет около двух с половиной лет, прежде чем мы сможем ожидать появления здесь наших железных эскадр.

- Я полагаю, мы должны покинуть Монако, - печально сказал консул. - Мы находимся перед абсолютной и безжалостной силой.

- Уйти? - прогремел Тит.

- Поделитесь с нами вашими идеями, мистер Титус, -- сказал я.

- Ну, - сказал Титус. - Предлагаю попробовать свои силы на государственной бумаге. Я брался и за более тяжелую работу в свое время. Возьми чистый лист бумаги, Грин, и хорошую, тонкую ручку. А теперь запиши, что я скажу.

И он продиктовал следующий манифест:

Шарлю Оноре, принцу Монако:

Когда в ходе человеческих событий возникает необходимость могучей нации отомстить за обиду, нанесенную ей в лице некоторых из ее уважаемые граждан, гнев ее на обидчика может быть резким, внезапным и ошеломляющим. Если ваш указ от этой даты не будет отменен до девяти часов завтрашнего утра, и если не будут принесены соответствующие извинения, то мы, Соединенные Штаты Америки, объявим войну Княжеству Монако на суше, море, под землей и в небе; и Господи помилуй твою душу! (Подпись) ДЖОРДЖ ВАШИНГТОН ТИТУС, главнокомандующий. ДЖОН ДЖ. ГРИН, Полномочный министр.

- Вот, Грин! -- самодовольно сказал Титус. - Теперь скажи своему слуге Джованни, чтобы он прикрепил это маленькое сочинение к доске объявлений министерства иностранных дел, а остальное предоставь мне.

- Но это очень неправильно, - запротестовал консул. - Право объявлять войну возложено Конституцией на Конгресс. Мы не можем объявить войну. Кроме того, всегда нужно соблюдать определенные формальности.

- К черту ваши формальности! - вскричал Тит. - Во время Великой национальной чрезвычайные ситуации, подобной нынешней, есть более высокий закон, чем Конституция. В таком кризисе на передний план должны выйти люди действия. Вы можете войти с вашими протоколами, предварительными набросками и всей этой торжественной чепухой, когда мы перейдем к переговорам о мире. Я сейчас главнокомандующий. Вы и эти джентльмены должны обойти здешних американцев и сказать им, чтобы не пугались, а вели себя так, будто ничего не произошло Это Общий приказ номер один. Однако подождите минутку. Есть кто-нибудь, кто понимает армейские сигналы?

Я почтительно сообщил главнокомандующему, что знаком с кодами.

- Хорошо! - сказал он. - Вы мужественный человек. Мне нравится форма вашего подбородка. Назначаю вас начальником штаба.

- Теперь, - продолжал он, когда остальные ушли, - возьмите у консула четыре красных шелковых платка и сделайте несколько сигнальных флажков. Я собираюсь написать еще одно важное письмо.

Содержание этого послания, видимо, доставило ему немало хлопот. потому что я закончил изготовлять флажки задолго до того, как он перестал писать. Наконец Тит бросил мне лист бумаги для заметок.

- Я чертовски ненавижу это делать, - сказал он. дергая себя за усы, - но, черт возьми, все прекрасно в любви и войне.

В письме не было ни адреса, ни подписи:

МАДАМ. Я увидел ваши глаза, и мое сердце наполнилось радостью. Вижу я также черные взгляды ваших ревнивых и влиятельных родственников. Если я казался холодным и равнодушным, то это потому, что заботился о вашем душевном спокойствии - не потому, что боялся за себя, поверьте мне, мадам. Издан жестокий указ. Изгнание из Монако - ничто, ибо мир велик. Изгнание от вас - это смерть; ибо моя бедная жизнь заключена в вашей прелестной улыбке. Если вы так же смелы, как красивы; если большая разница в социальном уровне весит на весах меньше, чем всепоглощающая страсть; если вы готовы на все ради того, кто страдал и молчал, будьте у насоса за конной статуей вашего благородного предка Винченцио Гримальди за час до восхода солнца завтра утром и будьте одна.

- Позор, - заметил Тит наполовину мне, наполовину себе, - вывести ее на сырой ранний воздух в ее возрасте; но тут уж я ничем не могу помочь.

Слуга консула вернулся. Он прикрепил документ на доску объявлений, и вокруг уже собралась огромная толпа.

- Буоно! - воскликнул Тит. - А теперь, Джованни, у меня есть для тебя еще одно поручение. Будь осторожен, - Тит отдал ему письмо и прошептал несколько напутственных слов.

Умный парень кивнул.

- Кстати, Джованни, ты в довольно хороших отношениях с армией?

- Да, ваше превосходительство.

- Сколько будет стоить сегодня вечером напоить армию?

- Очень сильно напоить, ваше превосходительство?

- Вот именно.

Джованни быстро сосчитал на пальцах.

- Шестьдесят франков хватит, я думаю, ваше превосходительство, -- ответил он, широко ухмыляясь.

Тит вручил ему пять наполеонов.

Через час я шел с главнокомандующим по западному валу - модная дневная прогулка в Монако. Американцев можно было увидеть немного, но мы стали свидетелями необычно возбужденного состояния народа. На нас бросали хмурые взгляды и громко шептали оскорбления; но мой спутник шел беззаботно, своей длинной раскачивающейся походкой.

- Заседает Государственный совет, завтра будет горячая работа, - услышал я чье-то замечание.

Под гром барабанов мимо нас бодро прошагал Де Мюсли во главе отряда из четырех карабинеров. Дамы махали военным платками.

- Генералиссимус отправляет часовых, - сказал Титус. - К счастью, в Монако на каждого солдата приходится два кафе.

Внезапно Тит изменил шаг, и его лицо приняло необыкновенно задумчивое выражение. К нам приближались три дамы. Я только успел увидеть, что одна из них, немного опередившая остальных, была очень толстая женщина средних лет, вычурно одетая и сильно накрашенная. Когда она проходила мимо нас, Тит снял шляпу и отвесил глубокий и несколько меланхоличный поклон. Толстая дама опустила взгляд к