Повесть о Роскошной и Манящей Равнине - Уильям Моррис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но тут, обдумывая все это, я увидела приближающегося мужчину, и поскольку в окрестности нет никого, кроме Сына Короля, полагала, что это он, пока не заметила золотые волосы незнакомца и серые очи. А потом услыхала голос его, добротой пронзивший мое сердце, и поняла, что это мой собственный друг явился ко мне; и слезы эти – дань сладостной отраде того часа.
Молвил тут Вальтер:
– И я тоже явился к своей подруге. Но я понял, что ты запрещаешь мне, и поступлю по твоему приказу, пока не окажемся мы вдали от этой пустыни и от всего злого. Но неужели ты запретишь мне всякую ласку?
Рассмеявшись посреди слез, она молвила:
– О нет, бедный мальчик, только будь благоразумным.
А потом склонилась к нему, обхватила лицо ладонями и поцеловала так, что глаза его от любви и жалости к ней наполнились слезами.
После Дева сказала:
– Увы, друг мой! Возможно, ты еще посчитаешь меня виновной и лишишь всей своей любви, когда узнаешь обо всем содеянном мной ради себя и тебя. О если бы для виновной женщины нашлось иное наказание кроме разлуки!
– Ничего не страшись, милая, – сказал Вальтер, – ибо воистину кажется мне, будто я уже знаю, что ты натворила.
Вздохнув, она продолжила:
– Скажу тебе дальше, что запрещала тебе до этого самого дня целовать и ласкать себя, ибо видела, что хозяйка сразу ощутила бы, если мужчина просто прикоснулся с любовью к моему мизинцу. Чтобы испытать меня в этом в утро перед охотой, она целовала и обнимала меня, пока я едва не скончалась; с той же целью открывала она перед тобой мое плечо и члены – чтобы проверить, не заблестят ли твои глаза, не раскраснеются ли щеки, ибо она уже бурлила от ревности. Далее, друг мой, пока беседовали мы с тобой у источника возле скалы, я все думала, как бежать нам из этого лживого края. Быть может, ты спросишь: почему же ты не взяла меня тогда за руку и не бежали мы оттуда, как случилось сегодня? Истинно скажу тебе, друг, что, останься она в живых, мы не добрались бы до этого места. Ибо пущенные ею ищейки пошли бы по нашим следам, схватили и вернули навстречу горькой участи. Посему скажу тебе, что с самого начала замышляла я смерть этих двоих: Гнома и Госпожи. Иначе и ты не остался бы в живых, и я не спаслась бы от жизни, похожей на смерть. Что же касается труса, угрожавшего рабыне муками, скажу, мне было безразлично, жив он будет или мертв, ибо я знала, что твой доблестный меч и крепкие руки быстро утихомирят его. Сперва я поняла, что придется для вида покориться Сыну Короля – и сделала это, как тебе известно. Но я не назначала ему ночи и времени, когда он сможет увлечь меня в постель, пока не встретила тебя возвращающимся к Золотому Дому, прежде чем отправиться за Львиное шкурой. И до того времени я не знала, что делать, как только молить тебя в боли и муке подчиниться желанию жестокой женщины. Но когда мы разговаривали у ручья, я увидела Злобную Тварь, чью голову ты раскроил ныне, и тут, охваченная болезненным ужасом, который карла всегда внушал мне, когда бы я ни вспоминала о нем и еще более когда видела (ах, наконец мертв он!), ум мой вдруг осенило, и я поняла, как погубить врага. И посему я отправила Гнома вестником к Госпоже, пригласив тебя на свое ложе так, чтобы он слышал об этом. И знай – уродец поспешил к ней со своей вестью. Тем временем я поторопилась солгать Сыну Короля и украдкой пригласила его к себе, а не тебя. После же, выжидая и наблюдая, использовав единственный шанс, я встретила тебя, возвращавшегося без шкуры никогда не существовавшего льва, и успела предупредить, иначе мы бы наверняка погибли.
Спросил Вальтер:
– Кто же тогда сотворил этого льва – ты или она?
Ответила Дева:
– Она. Зачем мне было напускать на тебя подобного зверя?
– Хорошо, – молвил Вальтер, – но почему же тогда она лишилась сознания от перенесенного страха?
Улыбнувшись, Дева сказала:
– Если бы не казалась ее ложь убедительной, тогда не была бы она такой мастерицей в чародействе. Лгать не обязательно языком. Но гнев на врагиню был неподдельным, ибо ею всегда оставалась я, а в последние дни она не забывала излить на меня раздражение. Но продолжу.
Теперь не сомневайся, что, когда ты вошел вчера в зал, хозяйка знала о нашем обманном свидании с тобой и желала тебе одной только смерти, но лишь после того, как снова обнимет тебя. Посему она так суетилась вокруг тебя за столом (и отчасти для того, чтобы помучить меня), а потому тоже назначила тебе свидание и не сомневалась в том, что ты не посмеешь уклониться, даже если после придешь ко мне.
Я же, как говорила, заманила к себе этого труса, но напоила снотворным питьем, так что не мог он ни потянуться ко мне, ни даже открыть глаза; сама же легла рядом, чтобы Госпожа заметила это, она ни за что не упустила бы этого из внимания. Потом, лежа, придала ему твой собственный вид, так что всякий подумал бы, что это ты лежишь со мной рядом, а потом, содрогаясь, принялась дожидаться того, что будет. Так прошел час, когда следовало тебе оказаться в ее покоях и настало время нашего с тобой свидания. Посему я начала ждать, трепеща сердцем в страхе перед ее жестокостью.
Наконец из покоев ее донесся шорох, и, выскользнув из постели, я укрылась за шторой, готовая умереть от страха перед нею. И… О! Наконец вошла она, крадучись, с лампой в одной и ножом в – другой руке. И скажу тебе, что и сама держала я острый нож, чтобы при необходимости защитить собственную жизнь. Подняв лампу повыше, она подобралась к постели поближе и негромко молвила: этой здесь нет, но придется убить и ее. Потом она подошла к постели и склонилась над ним, приложив руку к тому месту, где я лежала… После же обратила взор к ложному подобию твоему, задрожала и сотрясаясь выронила лампу, упавшую на пол и погасшую. Впрочем, комната была ярко освещена лунным светом, и я прекрасно видела происходящее. Тут она негромко зарычала, как дикий зверь; рука ее вознеслась, блистая сталью, а потом обрушилась
