Легенды нашего времени - Эли Визель

Вот, Малка, о чем Катриэль разговаривал со мной в ту ночь. Но кто был этот нищий? Иногда мне кажется, что это был он. А иногда — что это был я.

Мы встали до рассвета, проглотили кипящий кофе и рассыпались по машинам, которые должны были доставить нас на передовую. Все сосредоточились на своих мыслях и старались не разговаривать. Одни думали о павших товарищах, и о том, кому еще предстоит пасть. Другие, положив каску на колени, старались нацарапать в темноте слова прощания, обращенные к жене или родителям.

Минуты удлинялись, тяжелели. Лицом к лицу с врагом, со смертью ожидание куда труднее, чем перебежки под огнем. О чем думает человек, когда нервы его обнажены, и он хотел бы ускорить ход событий? Не о будущем. Он возвращается назад, давая полную волю своей фантазии. Он исправляет прошлое. Вот я на экзамене, у доски, и отвечаю не «нет», а «да», и учитель поздравляет меня. Вот в одно несчастное утро я оказываюсь на том же перекрестке, но поворачиваю не налево, а направо, и от этого вся моя жизнь поворачивается совершенно иначе. А еще теснятся в голове досадные мелочи: напрасно обидел соседа, не заплатил за квартиру, не вернул книгу в библиотеку.

А Катриэль? Катриэль сердито молчал. О чем он думал? Может быть, о том, что опять придется убивать во имя Иерусалима?

Ночь лежала на моих веках, как ожог. Вдруг я вздрогнул. Облако в вышине надо мной остановилось и разделилось надвое. Я опустил голову и увидел, что Катриэль пристально смотрит на меня. Я хотел спросить, почему он так смотрит, но он не дал мне этой возможности.

— Слушай, — сказал он дрожащим голосом, — я хочу попросить тебя об одной услуге.

— Да?

— Держись от меня подальше. Я не хочу, чтобы ты был рядом со мной.

— А наш договор?

— Прошу тебя!

В его голосе была такая тоскливая тревога, такое отчаяние, что я не смог ему отказать.

— Понимаю, — сказал я, попытавшись улыбнуться.

Не надо сердиться на него за это, Малка. Вы тоже постарайтесь понять: не так-то легко стать безумцем, когда убиваешь на глазах у свидетеля.

— У тебя найдется для меня место?

— Потеснимся.

Гад стоял перед бронетранспортером и совещался со своим окружением. В два прыжка я оказался подле него. Посмотрел вокруг и чуть не вскрикнул от восторга.

С площадки, на которой стояла командирская машина, можно было одним взглядом охватить крепостные стены с их темными смертоносными башнями. А с другой стороны на фоне синеватых сумерек уже вырисовывался, принимал форму и объем Старый город; уже можно было различить его купола и минареты и низенькие обшарпанные дома.

— Тебе! — сказал радист и вручил Гаду наушники.

Передавалось обращение ко всем нам.

«От имени командира дивизии — всем офицерам и парашютистам. Мы поднимаемся в Старый город. Сегодня мы освободим Храмовую гору и Стену Плача. Еврейский народ ожидает этой победы, и мы принесем ему ее. Эти часы войдут в историю Израиля. Успеха вам всем!».

Передача давно прекратилась, а Гад продолжал держать аппарат обеими руками.

— Ты запомнишь этот рассвет, — сказал он мне.

— Уже светло.

Он посмотрел на часы, словно проверяя мои слова.

— И в самом деле, уже светло.

И вдруг зазвонили колокола, как когда-то давно в городе моего детства. Трепет охватил нас всех: это было почти невероятно. Спокойные, ничем не потревоженные звуки плыли над скалами и полями, устланными трупами. Может, все это только сон? Может, я никогда не покидал своего дома, своего сада, своих друзей?

— Гад, — сказал я. — Где мы?

— Скоро узнаешь.

Держа руку над глазами козырьком, Гад всматривался в небо, и там тут же, словно приняв его сигнал, появились истребители. В ту же минуту загремели бесчисленные орудия. Казалось, земля и небо соревнуются — кто изрыгнет больше огня, кто произведет больше всеразрушающего грохота.

— Нам! — сказал радист.

Резким голосом Гад отдал приказания командирам атакующих частей. Он наблюдал в бинокль за тем, как разворачивались бои, которыми он руководил, не теряя хладнокровия. Доклады, которые он получал и передавал, в свою очередь, в генеральный штаб, становились с каждой минутой оптимистичнее: похоже было, что прорыв завершится раньше, чем предполагалось. Я увидел, что Гад выпрямился и решительным жестом поправил каску.

— Надоело смотреть на все это издали, — сказал он своему окружению. — Мы тоже едем туда!

Шофер, который уже раньше завел мотор, немедленно нажал на педаль. Машина дернулась и рванула вперед.

— Мы тоже едем туда! — повторил Гад.

Не нужны были никакие уточнения. Все стало предельно ясным и простым. Мы все сидели выпрямившись, у нас у всех жадно трепетали ноздри, мы все смотрели вперед, ничего не видя, ослепнув от волнения. Все наши чувства были возбуждены. Никто не обращал внимания ни на препятствия, ни на вражеских снайперов. Событие было слишком значительно; какая-то безотчетная сила подчинила нас себе, и мы летели в огонь, не слыша свиста снарядов и не чувствуя взрывов. Мы знали, что достигнем цели. И крик вырвался у всех нас одновременно, и отдался вдали: мы едем туда, мы едем туда!

Мы кричали все громче и громче, чтобы перекрыть свист пуль, лай пушек, стоны раненых, хрипение умирающих. Это было исступление, это было исполнение обетования. Мы кричали, потому что весь мир должен был услышать нас — прошедшие и будущие века; мы кричали, потому что от нашего крика должны были рухнуть укрепления. В этот час мы должны были освободить не только город и Стену, мы должны были освободить вечность; мы кричали, чтобы убедиться, что наши голоса принадлежат нам, и наши предчувствия сбываются.

В прозрачной, пронзительной ясности рождающегося дня я увидел, как отовсюду несутся солдаты, влекомые той же неодолимой силой: на машинах и пешком, бегом и еле волоча ноги, раненые и невредимые, в порыжевших военных формах, в касках, нахлобученных на самые глаза — все устремлялись в одном направлении, к одному месту сбора, к одним воротам — мне показалось, что я слышу рычание львов. Я нагнулся к Гаду:

— Этого не может быть! — прокричал я ему в ухо.

— Может! — проревел он. — Потому что безумцы взяли дело в свои руки!

И вот мы в Старом городе. Темные узкие переулки, встроенные друг в друга дома. Здания с изъеденными проказой фасадами. Заложенные камнями окна. Взорванные баррикады. Где-то плачет ребенок. Легионер бросает с крыши связку гранат и сам летит вниз, беспомощно болтая руками. Вдали кто-то выпустил пулеметную очередь. Ему отвечают огнем. А в двух шагах от нас маленькая девочка, окаменев от страха, стоит в проеме приоткрытой двери.

Война продолжается. Дерутся в каждом доме, в каждом дворе. Враг изменил тактику. Он уже не может думать об организованном сопротивлении. Но его солдаты прячутся в щелях и стреляют в спину нападающим. Ничего, ими займутся потом, главное сейчас — продвигаться вперед.

— Скорее, скорее, — кричит Гад, и мы вместе с ним.

Даже Гад — и тот поддался общему исступлению. Он уже не хладнокровный командир, взвешивающий каждое слово. Новый, дикий огонь сверкает в его глазах. Только тут я замечаю, что его лицо покрыто слоем черной сажи. Может быть, это вовсе не Гад — под этой черной маской? Ничего, это выяснится потом.

И внезапно наша машина вылетела на ровное место, которое, казалось, поднималось до самого неба: Хар ха-Байт, Храмовая гора. Странно: командир дивизии, полковник Мота Гур, уже тут. Он прибыл сюда первым, раньше своих разведчиков. Дрожа от гордости — гордости, похожей на гнев, — он рычал в передатчик: «Хар ха-Байт в наших руках! Вы меня слышите? Хар ха-Байт в наших руках!» О да, его слышали — его слышали не только в генеральном штабе, его слышали на другом конце света!

Гад преобразился; он приказал шоферу подать машину назад и оставить ее в боковой улице, огибающей священный холм. Тут тоже не нужны были объяснения. Следующий объект — Стена. Мы будем там в числе первых, но мы будем там не одни. Туда уже бежали, повинуясь тому же импульсу, все, кто проник в Старый город. Наскоро сооруженная противником баррикада — бревна, столы — тут же опрокинута. Еще одна. Следующий переулок слишком узок для машин. Мы бежим вслед за Гадом. По дороге к нам присоединяются десятки солдат и офицеров. Старики-арабы смотрят из-за занавесок и изумленно покачивают головами. Свистят пули и осколки снарядов. Кто-то падает на бегу. Его подхватывают и тащат дальше; ничего, первую помощь ему окажут потом. Смерть потеряла над нами власть. Позже она вернется, но пока — она подождет.

— Смотрите! — закричал кто-то. — Смотрите! Стена!

И другой, и третий:

— Стена! Тут, тут, передо мной!

И все вместе:

— Смотрите! Смотри-и-те!

Все остановилось. Дыхание, жизнь, солнце. Сама война остановилась как вкопанная. Я не смел ни вздохнуть, ни приблизиться. Я боялся разочарования, боялся пробуждения, мне пришлось сделать над собой невероятное усилие, чтобы смотреть на нее.