Легенды нашего времени - Эли Визель

Занятые укрепления, вывороченные оконные рамы, скрюченные, обуглившиеся пулеметы, опрокинутые машины. Треск легких пулеметов, треск автоматов, взрывы снарядов. Вот мой звездный час, мое сражение. Я принял его как стойкий, хоть и безрассудный, воин.

— Эй, ты! — крикнул старшина. — Где твое оружие?

— У меня его не было.

— Держи!

Винтовка, которую я ощутил в руках, внезапно пробудила во мне ослепительное чувство реальности. Я разглядывал ее, она казалась мне тяжелой и неудобной: кому она принадлежала? Как с ней обращаться? Я держал ее на некотором расстоянии, опасаясь признать своей, но не смея от нее избавиться. Я почувствовал себя бесполезным, смешным и лишним в этой войне, в которой я принял участие благодаря посреднику. Если я умру, скажут, что я пал в битве, что будет неправдой. К счастью, Катриэль будет тут, он восстановит истину. Но где он? Я закричал: «Катриэль, Катриэль!». Нет Катриэля. «Иоав, Иоав!» Нет Иоава. Нет Арье. Нет Гдалии. Я понял, что отрезан от своей части. Положив винтовку на землю, я кинулся бежать и тут же споткнулся обо что-то — о камень, о бревно? Нет: о мертвое тело. Я метнулся в сторону: он лежал передо мной, скрючившийся, но огромный, и кровь текла у него изо рта. Один из наших? Откуда мне знать? Сейчас не до того, чтобы вспоминать лица. Я должен бежать вперед. Дальше! А дальше опять труп, раскинувший руки крестом. Еще один, лежащий поперек круто спускающейся дороги. Видно, передо мной выложили всех убитых в сегодняшнюю ночь. Тем хуже. Не смотреть! Не обращать внимания! Пробежать мимо! Проскочить. С закрытыми глазами. Шломо-слепец — это был я. Мне не хотелось видеть, куда я бегу, на кого наступаю. И тут я услышал шум мотора. Машина. Она поравнялась со мной. Да это Гад!

— Влезай! — крикнул он, не останавливаясь.

Чьи-то руки подхватили меня, усадили на бронетранспортер. Я почувствовал, как обмякает мое тело; я пытался вдохнуть воздух и не мог. К тому же мне надо было подавить душившее меня рыдание. Хоть я и сидел уже, но видел себя бегущим и видел, как меня заглатывает пустота. Продолжая бежать, я спросил Гада: «Как бои?» Он не ответил. Он не услышал меня, потому что ни один звук не сорвался с моих губ. Я дернул его за рукав, он увидел мое искаженное лицо и понял:

— Все хорошо, все хорошо!

— Хорошо, хорошо, — повторил я как эхо.

— Есть потери, но мы продвигаемся.

— Продвигаемся, продвигаемся, продвигаемся…

Как долго мы разговаривали? Как долго ехали?

Час? Может быть, и меньше. В нас входила бесконечность. Мне казалось, что война и ночь не кончатся никогда, никогда. Напротив, они набирали мощь. Опять горизонт, показалось мне, охватило пламенем. Между тем заградительная стрельба окончилась. Прошла целая минута, пока я понял: занималась заря. Победная, пылающая, она брала у предрассветных сумерек их золото и напор, чтобы зажечь холмы, кусты, облака. Ночь уходит? Уже? Выброшенный из времени, я полагал, что наступление только началось. Но точно так же я был уверен, что оно длилось вечно — всегда, всегда, всегда… И над войной, над мужчинами, напитавшимися ночью страданиями и победой, плыл голос Г ада:

— Арье, где ты?

— Идем вперед.

Юношеский, взволнованный голос моего лейтенанта. А где наше отделение? Я надеялся, что Гад задаст ему этот вопрос, но Гад не вникал в подробности.

— Узи?

— Порядок.

— Шломо?

— Это Авиэзер: капитан ранен.

— Почему Моти не принял командование?

— Он тоже ранен.

Иона, Пинхас, Нафтали, Мордехай, Абир — голоса: грубые, хриплые, измученные, медлительные, напряженные. Они сменялись и повторяли одни и те же слова: «Порядок, да, порядок, идем вперед».

— Сколько у тебя осталось боезапаса?

— На объект хватит.

Во всю длину веерообразного фронта, на всех участках уже прорвали оборону и двигались вперед, но это доставалось недешево. Враг оказывал отчаянное сопротивление; он дрался мужественно и стойко. Он оставлял позиции, только истратив все патроны до последнего. Там и сям вспыхивали рукопашные бои, дрались ножами. В результате из ста двадцати человек двенадцать могли продолжать наступление. И они шли вперед. Гад информировал об этом командующего дивизией.

— Хочешь подкрепление?

— Не думаю, что это необходимо.

Аппарат продолжал стрекотать; монотонное стрекотание, смешанное с незнакомыми хрипящими звуками. Лейтенант был убит на середине доклада. Сержант кричал: «Говорит Надав, сержант Надав, нас только шесть, нас только шесть».

— Где ты? — спросил Гад.

Надав повторял:

— Нас только шесть!

Большинство этих людей Гад знал лично. Он легко ориентировался в лабиринте голосов. Мне же, чтобы понять, как развивается наступление, оставалось всматриваться в его лицо. По нашей машине стреляли, но он оставался невозмутимым. Стреляли в меня, и, странная вещь, я увидел, как солнце перевернулось вокруг своей оси и стало падать с головокружительной скоростью, а потом я увидел его внизу, на земле, и оно было похоже на черную, убитую молнией ворону.

— Пустяки, — сказал врач. — Простая царапина.

Я знал, что он ошибается.

— А другие? — спросил я. — Гад? Шофер?

— Целы и невредимы.

Это Гад привез меня сюда.

— Когда?

— Два часа назад. Или три.

Я хотел приподняться на локте, но пришлось снова лечь. От левой руки поднялась острая боль и пронзила мозг.

— Пустяки, — сказал врач. — Царапина.

Это было не так, но он не мог этого знать.

— Я хотел бы уйти; мне надо поскорее попасть в свою часть.

— Прекрасно.

Чтобы меня успокоить, он рассказал, что со мной произошло.

— Тебя чуть-чуть не задела пуля. Товарищ успел тебя толкнуть, ты выпал из машины и от падения потерял сознание. Тебе надо будет пройти обследование. Но не сейчас. У нас все переполнено.

В палатке стонали и корчились от боли десятки тяжелораненых.

— Отдохни немного. Силы тебе еще понадобятся.

— Не можете ли вы сказать, где мне найти подполковника Гада? — спросил я.

— Поехали со мной.

Мне хотелось расспросить его о положении на фронте и о судьбе Старого города, но он, видимо, был не в настроении разговаривать. Ведя машину, он как-то слишком наваливался на руль: вероятно, рана на голове его мучила.

Добрых десять минут мы ехали молча. Нам попадались на пути сожженные танки с задранными к небу гусеницами, похожие на уснувших на боку животных. По изрытой снарядами дороге мы проехали мимо отдыхающих под деревьями солдат: деревья уцелели во время ночного шквала. Еще несколько минут — и мы въехали в населенный пункт, кишевший солдатами. Мы остановились перед домом, пострадавшим меньше других: это был новый командный пункт батальона.

Адъютант сказал, что Гада нет — он на совещании в штабе дивизии. Предложил подождать.

— Я лучше вернусь в свою часть, — сказал я.

— Как хочешь.

От недосыпа он был ко всему равнодушен.

— А где она?

— Кто — она?

— Моя часть.

— Ты хочешь сказать — то, что от нее осталось? Спроси внизу.

Я вышел на улицу. Старшина указал мне на дверь:

— Если ты ищешь Иоава, то он там.

Иоав там был, Катриэля не было.

— А где… остальные?

Он протянул мне бутылку с газированной водой.

— Пей. В такую проклятую жару пьешь не переставая.

— Какие у нас потери, Иоав?

— Лейтенант. Гдалия. Да, маленький иеменит. И Цви. Студент. Эти убиты. Амрам, Перец, Бернард, Не-хемия эвакуированы в тыл.

— А… Катриэль?

— С ним все в порядке. Он где-то тут, неподалеку.

В конце концов я его нашел. Он сидел на тротуаре напротив брошенного дома и, казалось, спал с открытыми глазами. Я сел рядом — он даже не заметил. Я заговорил первый. В немногих лаконичных и точных словах я рассказал, что со мной случилось, и под конец описал странное ощущение, охватившее меня, когда я очнулся в походном госпитале: я ранен, но куда — не знаю.

— А ты? — спросил я.

— А что — я? — спросил он не своим, грубым и хриплым голосом.

И повернул ко мне такое гневное, такое одичавшее лицо, что я еле его узнал, но он тут же отвернулся, словно ему стало стыдно.

— Что ты хочешь знать? — крикнул он раздраженно. — Хочешь знать, убивал ли я? Да?

Его трясло от бешенства, может быть, от ненависти.

— Да, убивал! Хочешь знать, кого? И сколько раз? Я сам не знаю! И никогда не узнаю! И это не имеет значения! Я убивал, и теперь все не имеет никакого значения. Ты это хотел узнать, да?

Я был ошеломлен, я не знал, что сказать. Я ждал продолжения, окончания. Катриэль бросил на меня пронзительный взгляд и заплакал, потом засмеялся, потом стал плакать и смеяться одновременно.

— Ты думаешь, что можно все знать! Все понять и все передать! Ты смешон, ты жалок! Уходи! Оставь меня! Ты хочешь сохранить невинность, но не понимаешь, что это такое. Я тоже!