Поля крови. Религия и история насилия - Карен Армстронг

Лютер был также первым европейским христианином, который выступал за отделение Церкви от государства (хотя его «секулярную» концепцию нельзя назвать миролюбивой). В его философии Бог настолько далек от материального мира, что последний де-факто теряет духовную ценность. Подобно ригористам былых времен, Лютер жаждал духовной чистоты и думал, что Церковь и государство должны действовать независимо друг от друга, соблюдая границы{1103}. В политических сочинениях Лютера появляется «религия» как самостоятельная деятельность, отдельная от мира в целом. Подлинные христиане, оправданные личной верой в спасительную силу Божию, принадлежат Царству Божьему, а поскольку Дух Святой делает их неспособными на несправедливость и ненависть, они, по сути, свободны от государственного принуждения{1104}. Однако Лютер понимал, что таких христиан мало. Большинство все еще находятся в служении греху и вместе с иноверцами принадлежат к царству мира сего. Поэтому важно, чтобы государство обуздывало этих грешников, как «дикого зверя сковывают цепями и веревками, чтобы он не мог кусать и терзать»{1105}. Лютер отдавал себе отчет, что без сильного государства «мир скатится в хаос», и, реалистически рассуждая, ни одно правительство не может править согласно евангельским принципам любви, прощения и терпимости{1106}. Пытаться осуществить нечто подобное – все равно как «снимать с дикого зверя веревки и цепи, позволяя ему кусать и калечить повсюду»{1107}. Царство мира сего, с его эгоизмом и насилием и с его властью дьявола, лишь мечом может установить мир, стабильность и порядок, которые сделают человеческое общество более или менее сносным.

Однако государство не властно над индивидуальной совестью и не должно бороться с ересями или вести священные войны. Хотя оно не имеет отношения к духовной сфере, оно должно обладать полной и безоговорочной властью в земных делах. Даже если государство отличается жестокостью и тиранией и запрещает учить слову Божьему, христиане не должны оказывать ему сопротивления{1108}. Со своей стороны подлинная Церковь, которая есть Царство Божие, должна всячески остерегаться неизбежно нечестивой и испорченной политики мира сего, занимаясь лишь духовными вопросами. Протестанты полагали, что Римской церкви не удалась ее миссия, поскольку она слишком тесно связала себя с грешным миром.

Если в былые эпохи подчеркивалась сакральность сообщества как сангхи, уммы, тела Христова, то для Лютера «религия» стала делом глубоко личным и частным. Если прежние мудрецы, пророки и реформаторы считали своим долгом обличать системное насилие государства, Лютер увлекал христиан во внутренний мир праведности – общество же пусть катится к чертям (в буквальном смысле слова). Упирая на ограниченный и ущербный характер земной политики, Лютер сделал потенциально опасный шаг: выдал государству карт-бланш на насилие{1109}. Реакция Лютера на крестьянские войны в Германии показала, что секуляризованная политическая теория необязательно снижает степень государственного насилия. Весной 1525 г. крестьянские общины южной и центральной Германии давали отпор централизованной политике князей, которые лишали их традиционных прав; путем трезвых сделок многим деревням удалось добиться уступок, не прибегая к насилию. Однако в Тюрингии (центральная Германия) крестьянские шайки бродили по сельской местности, грабя и сжигая монастыри и храмы{1110}.

В своем первом сочинении о крестьянских войнах Лютер пытался быть объективным, обличив «обманы» и «разбой» знати{1111}. Однако он считал, что крестьяне зря смешали религию с политикой. Мол, уж раз выпало на долю страдать, пусть и страдают – по Евангелию, подставляют другую щеку, мирясь с потерей жизни и имущества{1112}. Крестьяне дерзновенно утверждали, что Христос сделал всех людей свободными. И это мнение перекликается с новозаветным учением. Однако на Лютера оно не произвело впечатления. Он писал: «Мирское царство не может существовать без неравенства лиц, когда одни свободны, а другие сидят в тюрьме; одни господствуют, другие подчиняются»{1113}. И призывал князей использовать все средства, чтобы заткнуть рот крестьянским агитаторам:

Пусть всякий, кто может, бьет, убивает и колет, скрыто или открыто, помня, что нет ничего более ядовитого, пагубного и бесовского, чем восстание. Это словно убить бешеного пса: если его не поразить, он поразит тебя, а с тобой и всю землю{1114}.

По мнению Лютера, бунтовщики – орудия дьявола. Убивать их даже милосердно, ибо это избавляет их от сатанинских уз.

Это восстание угрожало всей социальной структуре, а потому было жестоко подавлено: возможно, погибло около 100 000 крестьян. Кризис стал зловещим признаком нестабильности государств в эпоху, когда традиционные представления уже повсюду отвергались. Реформаторы призывали опираться только на Библию, но обнаруживали, что Библия может оказаться опасным оружием, если попадет не в те руки. Начав читать Библию самостоятельно, люди видели вопиющие противоречия между учением Иисуса и церковными, а также политическими обычаями. Большую смуту сеяли анабаптисты («перекрещенцы»): буквальное истолкование Евангелия заставило их осудить такие институты, как Священная Римская империя, городской совет и торговая гильдия{1115}. Когда голландские анабаптисты захватили власть в Мюнстере на северо-западе Германии (1534 г.), они разрешили многоженство и запретили частную собственность. Тогда католики и протестанты наконец выступили единым фронтом, усмотрев здесь политическую угрозу, причем угрозу тем более опасную, что подобные обычаи могли воспринять другие города{1116}. На следующий год мюнстерские анабаптисты были перебиты совместными католическими и протестантскими отрядами{1117}.

Мюнстерская катастрофа и крестьянские войны повлияли на отношение других правителей к религиозным диссидентам. Ранее в Западной Европе «ересь» была больше политическим, чем религиозным, вопросом и подавлялась жестоко, ибо угрожала общественному порядку. Лишь очень немногие представители элиты считали неверным преследование и казнь «еретиков», которых убивали не столько за взгляды, сколько за то, что они делали (или отказывались делать). Однако с Реформацией появился принципиально новый акцент на убеждения. Доселе среднеанглийское понятие beleven (подобно греческому pistis и латинскому credo) означало «верность». Теперь же его все чаще понимали как интеллектуальное согласие с теми или иными доктринами{1118}. С ходом Реформации стало важным объяснять различия между новой и старой религией, а также между различными протестантскими сектами. Поэтому появились списки обязательных «верований»: «Тридцать девять статей», «Ламбетские статьи», «Вестминстерское исповедание» и т. д.{1119} Не отставали и католики, затеявшие Контрреформацию. Тридентский собор (1545–1563 гг.) разработал катехизис с четкими и стандартными формулировками.

Вероучительные разделения, порожденные Реформацией, сыграли особенно большую роль в государствах с сильной централизованной властью. Доселе у традиционного аграрного государства не было ни возможностей, ни (обычно) желания руководить религиозной жизнью низших классов. Однако монархи, желавшие абсолютного владычества, создали государственную машину, которая позволяла более тщательно контролировать жизнь подданных. Постепенно доктринальная правильность стала критерием политической лояльности. Английские короли Генрих VIII (1509–1547 гг.) и Елизавета I (1558–1603 гг.) преследовали католиков не как отступников от христианства, а как государственных изменников. В свою бытность лорд-канцлером при Генрихе VIII Томас Мор выносил суровые приговоры политически опасным еретикам, а сам сложил голову на плахе за отказ согласиться с «Актом о супрематии», который делал Генриха VIII главой церкви Англии{1120}. Во Франции Парижский эдикт (1543 г.) называл протестантских «еретиков» «мятежными нарушителями мира и спокойствия наших подданных и тайными заговорщиками против процветания нашего государства, которое главным образом зависит от сохранения католической веры в нашем королевстве»{1121}.

Реформация дала много хороших плодов, но во многих отношениях стала трагедией. Ученые полагают, что в XVI–XVII вв. около 8000 человек были официально казнены в Европе за ересь{1122}. Политика в разных регионах отличалась. Во Франции к 1550-м гг. судебные разбирательства уступили место открытой войне, убийствам и самосуду. Германские католические инквизиторы не были чрезмерно ревностны в преследовании протестантов, но Карл V, император Священной Римской империи, и его сын Филипп II, король Испании (1556–1598 гг.), считали голландское протестантство не только религиозной, но и политической угрозой, а потому решительно пытались положить ему конец. В Англии ситуация менялась в зависимости от убеждений монарха. Генрих VIII, остававшийся католиком, был неизменно враждебен лютеранам, но за верность папе мог и казнить, ибо папство угрожало его политическим амбициям. При правлении его сына Эдуарда VI (1553–1558 гг.) маятник качнулся в пользу кальвинизма. Затем правила католичка Мария I Тюдор (1553–1558 г.), которая сожгла сотни три протестантов. При Елизавете I Англия снова стала протестантской, основными жертвами пали католические священники, которые учились в семинариях других стран, а в Англии тайно служили мессу и причащали католиков.