Поля крови. Религия и история насилия - Карен Армстронг

Иннокентий III де-факто создал папскую монархию, но никто из пап не мог сравниться с ним в могуществе. Папской власти бросали вызов такие светские властители, как французский король Людовик VII (1137–1180 гг.), английский король Генрих II (1154–1189 гг.), германский император Фридрих II. Они выстроили могущественные королевства, государственные институты которых, как никогда, сильно вмешивались в жизнь простых людей. Соответственно, все они были ревностными гонителями «еретиков», угрожавших социальному порядку{1038}. «Секуляристами» в нашем смысле слова их нельзя назвать: они еще считали королевскую власть священной и верили в священный характер войн, хотя их богословское понимание войны отличалось от подхода официальной Церкви. Опять-таки мы видим, что единого христианского подхода к войнам, битвам и насилию не было. Одни и те же христианские учения осмыслялись разными группами по-разному.

Епископы и папы долго использовали Pax Dei и крестовые походы для контроля над воинской аристократией. Однако в XIII в. рыцари создали свой кодекс, предполагавший независимость от папской монархии. Они отвергали клюнийскую реформу, не вдохновлялись монашеским идеалом и были равнодушны к уничижительной критике рыцарства Бернардом. Их христианство было пронизано ценностями индоевропейского воинского кодекса германских племен, где во главу угла ставились честь, верность и доблесть. И если папы запрещали рыцарям поднимать меч на единоверцев-христиан и повелевали пускать его в ход лишь против мусульман, непокорные рыцари начинали бой с любым христианином, который угрожал их господину и его людям.

В «песнях о деяниях» (шансон де жест) начала XII в. война предстает деятельностью естественной, жестокой и священной. Эти рыцари явно любили упоение и накал битвы, относясь к ней с религиозным пылом. Один из рыцарей короля Артура восклицает: «Снова война, хвала Христу!»{1039} «Песнь о Роланде» (конец XI в.) описывает поход Карла Великого в мавританскую Испанию. По сюжету архиепископ Турпен активно участвует в битве и молится о том, чтобы души его погибших товарищей упокоились «в раю небесном меж святых цветов»{1040}. В рукоять Дюрандаля, меча Роланда, вделаны мощи; этот меч священен, верность королю неразрывна с верностью Богу{1041}. Рыцари не только не желают становиться монахами, но и относятся к монахам презрительно. Архиепископ Турпен резко заявляет:

Тот и гроша не стоит, кто труслив.Пускай себе идет в монастыри,Замаливает там грехи других{1042}.

Сюжет с поиском священного Грааля (ок. 1225 г.) позволяет нам соприкоснуться с самой сердцевиной рыцарской духовности{1043}. Налицо явное влияние цистерцианского идеала, который внес в монашество духовность более интроспективного плана. Однако внутренний поиск заменен геройством на поле боя, а религиозный мир рыцаря отделен от церковного истеблишмента. Более того, в поиске Грааля (чаши, которую Иисус использовал на Тайной вечере) могут участвовать только рыцари. Их литургия совершается в феодальном замке, а не в церкви или монастыре. И клирики – не аббаты или епископы, а отшельники, многие из которых сами некогда были рыцарями. Представитель Христа на земле – Галахад, а не папа. Верность рыцаря своему земному господину – священный долг, важнее которого нет ничего:

Ибо сердце рыцаря должно быть столь сурово и неумолимо к врагу его суверена, что ничто на свете не может смягчить его. А если он уступает страху, он уже не принадлежит к сообществу рыцарей. Он настоящий товарищ, который скорее погибнет в битве, чем не вступит в брань за господина{1044}.

Убивать врагов короля, пусть даже они христиане, есть дело ничуть не менее священное, чем убивать мусульманских врагов Христа.

Церковный истеблишмент не мог держать под контролем диссидентское христианство рыцарей. Сознавая свою неуязвимость, рыцари попросту отказывались выполнять требования Церкви{1045}. Один клирик начала XIII в. писал: «Все должны чтить их, ибо они защищают Святую Церковь и поддерживают правосудие против тех, кто хочет причинить нам зло… Наши чаши были бы похищены со стола Божия, и ничто не помешало бы этому… Добро бы не выстояло, если бы нечестивцы не страшились рыцарей»{1046}. С какой же стати рыцарям слушаться Церкви? Одни лишь их победы доказывают, что у них особые отношения с Господом воинств{1047}. Один поэт даже доказывал, что силы, сноровка, стойкость и отвага, которых требует битва, делают войну самым благородным из занятий, а рыцарей – особым высшим классом. Рыцарству, полагал один рыцарь, «научиться столь сложно, тяжко и дорого, что ни один трус его не выберет»{1048}. Сражение рыцари считали аскетической практикой, которая намного сложнее монашеских постов и бдений. Рыцарь подлинно знал, что такое страдание: каждый день он брал крест свой и шел за Иисусом на поле боя{1049}.

Генрих Ланкастерский (ок. 1310–1361), герой первого этапа Столетней войны между Англией и Францией, молился о том, чтобы раны, боль, усталость и опасности боя помогли ему перенести за Христа «такие тяготы, муки и боли, какие Тебе угодно, и не затем, чтобы получить какую-то награду или загладить грехи, но только из любви к Тебе, как и Ты, Господи, сделал из любви ко мне»{1050}. Для Жоффруа де Шарни, который сражался на другой стороне, битва придавала жизни смысл. Доблесть – высшее из человеческих достижений, ибо связана с величайшей «болью, трудом, страхом и печалью». Однако она же дает «великую радость»{1051}. Монахам легче: их пресловутые страдания «ничто по сравнению» с тем, что день за днем выносит воин, «окруженный великими страхами» и знающий, что в любой момент его могут «победить, убить, взять в плен или ранить»{1052}. Сражаться за одну лишь мирскую честь не стоит, но, если рыцари будут вести брань на пути Божьем, их «благородные души вечно пребудут в раю, а их имя навеки стяжает честь»{1053}.

Короли, которые следовали этому рыцарскому кодексу, полагали, что и у них есть непосредственная и независимая от Церкви связь с Богом. К началу XIII в. некоторые из них настолько усилились, что бросали вызов папской власти{1054}. Это началось в 1296 г. со спора о налогообложении. Четвертый Латеранский собор (1215 г.) «освободил» клир от прямой юрисдикции мирских князей, но теперь французский король Филипп IV и английский король Эдуард I заявили о праве взымать с клира налоги в своих землях. Папа Бонифаций VIII возражал, но они упорствовали: Эдуард I лишал прав непослушных английских клириков, а Филипп IV оставил папскую казну без существенной части доходов. В 1301 г. Филипп IV даже перешел в наступление, отправив одного французского епископа под суд за измену и ересь. А когда Бонифаций VIII издал буллу Unam Sanctam («Единая святая»), настаивая на подчинении папе всех временных властей, Филипп IV послал Гийома Ногаре с отрядом наемников привезти Бонифация VIII в Париж и судить за злоупотребления! Ногаре арестовал папу в Ананьи, где тот несколько дней пробыл узником, прежде чем сумел бежать. Однако перенесенные испытания доконали Бонифация VIII, и вскоре он умер.

В тот момент ни один король не выжил бы без поддержки папы. Однако безобразие в Ананьи убедило Климента V (понтификат в 1305–1314 гг.), преемника Бонифация VIII, избрать более гибкую политику. Он стал первым в череде французских пап с резиденцией в Авиньоне. Климент V послушно восстановил легитимность Филиппа IV, отозвав буллы, изданные против него Бонифацием VIII, а также распустил тамплиеров и дал добро на конфискацию их несметных богатств. Дело в том, что тамплиеры подчинялись не королю, а только папе, и были противниками усиления светской монархии; они воплощали идеалы папской монархии, важные некогда для крестоносцев, а потому должны были покинуть сцену. Монахов пытали, пока они не признались в содомии, каннибализме и дьяволопоклонстве; впоследствии, уже на костре, многие отказались от этих признаний{1055}. Безжалостность Филиппа IV показывала, что королевская власть может быть не менее жесткой, чем папская монархия Иннокентия III.

Ошибочно думать, как некоторые ученые, что Филипп IV создал первое секулярное государство: до этого еще было далеко{1056}. Он заново придал королевской власти сакральный смысл. Такие властолюбивые короли, как он, знали, что в Европе именно король некогда был главным представителем Бога, и доказывали, что папы узурпировали королевские прерогативы{1057}. Филипп IV был теократическим правителем. Подданные называли его «полубожественным» (quasi semi-deus), а также «королем и священником» (rex et sacerdos). Его земля была «святой», а французы были новым избранным народом{1058}. В Англии также святость «перешла от крестового похода к нации и ее войнам»{1059}. Англия, говорил канцлер при открытии парламента 1376–1377 гг., есть новый Израиль; ее военные победы доказывают ее избрание Богом{1060}. При таком сакральном владычестве защита рубежей обретала сакральное значение{1061}. Солдаты, умиравшие за земное царство, подобно крестоносцам, считались мучениками{1062}. Мечты о крестовом походе и освобождении Иерусалима еще не угасли, но идеалы священной войны уже подменялись патриотизмом национальной войны.