Музейный артефакт - Данил Корецкий

– Я Мерин, не узнаете, что ли?! – раздраженно буркнул старый вор, хотя уже давно исчез с криминального горизонта, почти не выезжал из Ростова, и, конечно же, современное поколение не знало его в лицо, да и некогда громкое прозвище помнили далеко не все.

Потом показал пальцами:

– Это Студент, ему предъявлять будут. А это Жучок, он Знающий.

Гладиаторы изобразили на кирпичных мордах почтение и кивнули.

– Мерин проходит к людям, Знающий идет вон туда, за кусты, надо будет – позовут, а ответчик – к кострищу, там уже ждет один…

Вслед за Мерином Студент вышел на мрачную поляну с пятном выгоревшей травы и черными головешками в дальнем конце. Здесь уже находились человек двадцать пять – тридцать. Кто-то сидел на пеньке или прямо на земле, кто-то стоял, прислонившись к дереву, некоторые, собравшись в кружок, тихо разговаривали.

На неуместных и странно выглядящих среди леса табуретках сидели трое: средних лет бритоголовый крепыш, пожилой толстяк, похожий на бульдога, и молодой кавказец с резкими чертами лица. Бритоголового Студент узнал – это был Император, ленинградский «законник» союзного значения. Другой, кавказец, скорее всего – Дато Сухумский… Вокруг центровой троицы лениво перебрасывались словами полтора десятка солидных уголовников, среди которых Студент рассмотрел еще несколько знакомых лиц. К ним и направился Мерин. А Студент нехотя подошел к кострищу, вокруг которого нервно, как загнанный зверь, ходил, смоля папиросу, незнакомый блатной.

– Значит, ты и есть второй? – спросил он, вытирая рукой пот с рябого лица. Передний зуб выбит, пальцы сплошь покрывали татуировки: восходящее солнце, надпись «Север», синие перстни.

– И что тебе предъявляют?

– Лучше про себя расскажи! – огрызнулся Студент.

– В суки записывают! – жарко дыша, ответил тот. – Внаглую, без доказов, по беспределу!

– В суки – это плохо, – сказал Студент и сделал шаг в сторону.

– Ты что, сразу поверил?! – взвизгнул щербатый. – Я что, похож на суку?!

– Не знаю. – Студент пожал плечами. – Сейчас разберутся…

– Знаешь, как они разбираются? – щербатый затрясся, на губах выступила пена. – Перо в бок – вот и все разбирательство!

Очевидно, он ждал, что Студент начнет его успокаивать, но тот молча отвернулся. У него были свои проблемы, и он точно не знал, как они разрешатся.

Тем временем Жучок обошел кусты и увидел двоих свидетелей, таких же, как он. Они сидели на поваленном дереве и дымили «Беломором» – все вокруг окутывал вонючий сизый дым, так что комары даже близко не подлетали.

– Здорово, бродяги[66]! – сказал Жучок, подойдя поближе и замер: на него, с недоброй ухмылкой, смотрел… Матрос.

– А ты что здесь делаешь?!

– То же, что и ты! – Матрос прищурился. – Чего это вы все за Студента так мазу тянете[67]? Даже Мерин поднял свою старую жопу! Никогда такого не было, в натуре!

– Потому что обществу правда нужна! – Жучок постарался ответить с достоинством, как и надлежало настоящему вору.

– Ну-ну, посмотрим, – буркнул Матрос и зло отбросил окурок.

Мерин подошел прямо к авторитетам, но те встретили его холодно. Никто уважения не проявил, даже руки не подали.

– Совсем запустил дела, – через губу сказал Император. – Ростовские приезжают, валят наших парней – как так и надо!

– Вначале надо разобраться…

Но Император не слушал.

– Голован подсел, и порядка не стало. Менять тебя надо!

– Надо вначале разобраться, Иван! – холодно повторил Мерин тем тоном, которым говорил в двадцатых годах. – А потом смотреть – кого менять!

– Разбэромся! – зловеще пообещал Дато Сухумский, и это прозвучало, как угроза.

– Ты бы лучше, Дато, встал да уступил свою табуретку тому, кто постарше, – так же холодно сказал Мерин. – Это же не царский трон! И мы все тут равны, потому что это сходка, а не профсоюзное собрание!

Сухумский поиграл желваками: возразить было нечего, но и уступать он не собирался. Оставалось только отвернуться и промолчать.

– Давайте начинать! – сказал похожий на бульдога толстяк – «законник» союзного уровня из Москвы по прозвищу Дед.

Тут же вокруг сидящих на табуретках авторитетов образовался полукруг тех, кто был уполномочен судить и имел право голоса. Остальные играли подсобные роли. Несмотря на это, сам факт участия в сходке выделял их среди всех остальных бродяг, повышал их авторитет и приближал к верхушке криминального мира.

– Бродяги, идейные воры! – громко сказал Император. – Начинаем честный разбор! Много вопросов решить надо, а начнем с «правилки»[68], чтобы очистить наше братство от тех недостойных, двоедушных гадов, которые нарушают наши законы… Две предъявы у нас сегодня, и первая от саратовской общины к Шнопсу. Иди сюда, Шнопс!

Щербатый бросил окурок и, обойдя кострище, медленно вышел на середину поляны, оказавшись в середине полукруга.

– Кто из саратовцев предъявлять будет?

– Я, Челнок!

Вперед вышел верткий худой парень, судя по быстрым движениям и сторожким взглядам, которые он бросал по сторонам, – профессиональный карманник.

– В мае четверо наших пошли «на дело» и спалились. Трое пацанов загремели на кичу, а этого отпустили. Вроде на него показаний не было! – заводясь все больше и больше, заговорил Челнок. – Ну ладно, бывает! Потом летом ребята на «гоп-стопе» сгорели, а он должен был с ними идти, да не пошел: сказал – живот прихватило! Два раза такое втиралово не проходит!

– Да правда живот болел, падлой буду! – истерически заорал Шнопс. – Я не при делах! Совпало так! Совпало!

– Тебя не спрашивали, заткнись! – рявкнул Император. И обратился к обвинителю:

– Еще что против него есть?

– Там Волгарь ждет. Его послушайте!

Император сделал знак «гладиатору», тот нырнул в кусты и вывел на поляну невысокого кряжистого блатного, одетого по старой уркаганской моде, как Мерин: телогрейка, галифе с сапогами, на голове – маленькая кепочка.

– Привет честному обществу! – поздоровался он, неспешно обведя взглядом собравшихся. Чувствовалось, что он очень уверен в себе.

– Что знаешь, Волгарь? Говори, как на духу! – приказал Император.

– Я эту гниду с опером видел. Есть у нас такой Сатиков – еще тот змей… Они с ним в лесополосе чуть не в обнимку ходили…

Воры переглянулись, по их рядам прошел угрожающий ропот. Тучи над Шнопсом сгущались.

– Врет! – отчаянно заорал обвиняемый. – Подставляет!

На этот раз Император не стал затыкать ему рот. Наоборот, спросил тихо, вроде даже с сочувствием:

– И Челнок врет, и Волгарь… Почему? Зачем им тебя подставлять? Какой смысл?

– Не знаю! Не знаю! – выпучив глаза, Шнопс отчаянно мотал головой. Он явно ошалел от страха.

– Какие у общества вопросы? – спросил Император.

Сходка зашумела.

– Да какие вопросы!

– Попался, Иуда!

– Все ясно!

– А мне вот не все ясно! – густым басом прогудел Дед. Наступила тишина, и десятки глаз обратились к нему.

– Как он мог так внаглую пацанов валить? Раз, второй… – вроде рассуждая вслух, продолжил московский законник. – И лягавые так грубо не работают, они стукачей берегут… Почему Шнопса не берегли? Почему он сам не берегся?

– Да потому, что на игле сидит! – вмешался Челнок. – Когда нужна доза, обо всем забывает. И лягавые знают, что скоро от него толку не будет, вот и пользовались…

– Вот оно что…

Дед ненадолго задумался.

– А ну, покажи руки!

– Зачем? Зачем? – обвиняемый попятился, вцепился в рукава короткого плаща. – На руках про ментов ничего нет!

«Гладиатор» вмиг сорвал с него плащ, оторвал рукав рубахи.

– Вот и «дорожки»!

Но теперь все могли видеть, что от локтя до запястья рука Шнопса исколота иглой, красные следы воспалений сливались в сплошное пятно. Воры презрительно засмеялись, засвистели.

– Теперь и мне все ясно, – сказал Дед.

– Что решаем? – для проформы спросил Император.

– Сука!

– На перо!

– Собаке – собачья смерть!

Сходка взорвалась криками.

– У суки один конец, – кивнул Император. – Собачья смерть!

Шнопс упал на колени, вытянул вперед руки в безнадежной мольбе.

– Да, колюсь, больной я! Но с ментами никаких дел…

«Гладиатор» достал из-под куртки топор и передал Челноку. Тот размахнулся и неловко рубанул обвиняемого по голове.

– Я никогда…

Раздался хруст, как будто лопнул спелый арбуз. Топор застрял в черепе, рекой хлынула кровь. Челнок отпрыгнул в сторону. Шнопс несколько раз дернулся и замер.

Хотя Мерин многое повидал на своем веку, сейчас ему было неприятно смотреть на кровавую расправу. И Императору тоже, и Деду, и многим другим. Только Дато Сухумский наклонился вперед и жадно впитывал в себя каждую деталь жестокой картины. И еще несколько человек получали удовольствие от страшной сцены казни.