Парни нашего двора - Анатолий Фёдорович Леднёв

Вместе и навалимся на немцев. Так-то оно вернее. Пименов, — обратился комбриг к замполиту, — разъясните в ротах и батареях, что и как. Пусть весь наш политический корпус работает. Федоров, — повернулся к начальнику штаба: — Налаживайте связь с соседями, запросите обстановку, передайте нашу. — И к зампотеху: — Как там с «пантерами»? Успеют подлечить? Могут пригодиться.

— Приказано, — уверенно ответил Кузьмин. — Я сам прослежу.

— Постарайтесь. Начальник разведки! Старший лейтенант Быстров! Вы что, уснули? Останьтесь.

— Есть остаться, — бодрясь, ответил гвардии старший лейтенант и, поднявшись со скамьи, подошел к столу.

— Товарищи командиры, готовьте людей, технику к бою. О готовности докладывайте в штаб, капитану, — и кивнул на Федорова, а потом легким взмахом руки остановил майора Перетягу. — Вы действовали отлично, особенно тяжелые самоходки. Берегите их. Самоходки не танки, ближний бой им заказан.

— Я понял вас, Евгений Александрович. Да ведь танков осталось…

— Знаю. Не стоит лишний раз теребить, — Стрельцов похлопал себя по левой стороне груди. — Самоходки пригодятся нам. Идите.

— Есть! — Перетяга медленно поднес руку к козырьку и грузно шагнул к раскрытой двери автобуса.

— Присаживайтесь, гвардии старший лейтенант, — пригласил Стрельцов начальника разведки к столу. — Где ваша карта? — Быстров раскрыл свой планшет, вынул сложенную гармошкой карту.

— Вот, смотрите и отмечайте у себя. Булыжное шоссе, слева стоим мы. На склоне вот этой высоты. Отметили?

— Да.

— Ты, Снежков, тоже слушай. Есть и для тебя задача. А справа от шоссе — заболоченная низина, которая, видите, тянется до железнодорожного моста, значит, и за мостам — низина. Насыпь является как бы валом, за насыпью возможна очередная танковая или артиллерийская засада. Мы должны знать, что там. Слушайте дальше. Дорога связывает один порт с другим, по ней возможна переброска войск, на ней может появиться бронепоезд. С этой насыпи уже видны предместья порта. Значит?

— Надо разведать и, если это так, постараться захватить и мост и дорогу.

— Правильно, Петр Сергеевич. Но этого мало. Надо проникнуть если не в сам город, то в предместья. Выяснить, что и как там. Где доты, бронеколпаки, пушки. Штурм не завтра, так послезавтра. Это наше направление, — Стрельцов провел карандашом по карте, — и никто нам его не изменит. Бригада должна знать, что ее ждет впереди, хотя бы наполовину.

— Ясно, товарищ гвардии подполковник. У нас есть трофейный бронетранспортер, немецкие мундиры. Небольшой маскарад…

— Только не мушкетерствовать, — предупредил Стрельцов. Быстров хорошо владел немецким языком и частенько под видом гитлеровского офицера выполнял поручения, требующие большой отваги и мужества. Лихость могла повредить, потому и предостерегал комбриг молодого командира. Однажды Быстров со своими разведчиками, переодевшись, сняли фашистских регулировщиков и повернули колонну танков по другой дороге, где ждали их в засаде советские танки. Быстров, пропустив колонну, вскочил на замыкающий танк, захватил его и, когда начался бой, открыл огонь, в хвост колонне. Хорошо, что захват танка прошел удачно, а если разведчики не сумели бы этого сделать? И немцы обнаружили их? Свернули бы на прежнюю дорогу и приготовились к бою. Хорошо продуманная операция сорвалась бы. Досталось тогда Быстрову от комбрига.

— Разрешите выполнять? — поднялся старший лейтенант.

— Вас поддержат три «пантеры», что сегодня взяли в бою. Можете идти. Готовьте людей и ждите приказа. Обождите, — вдруг остановил его комбриг, — и надо ведь! Совсем забыл о батальоне «шерманов», поищите его.

— Да это само собой, товарищ гвардии…

— Само собой ничего не должно быть. Просто устали мы, Петр Сергеевич. Прощаем или стараемся простить друг другу оплошности. А это, дорогой, ведет не к добру. Ну ладно, идите… И ты, Антон, пока отдыхай, Твоя задача держать связь с разведкой по рации, через связных.

— Есть держать связь!

— Уясните с Быстровым что и как…

— Есть!

Я ушел с Быстровым к его разведчикам, которых, почти каждого, превосходно знал по совместным операциям. Часто ходили они десантниками на танках.

Глава пятая

— Вот кончится война! — тягуче проговорил Тимофей Прончатый и вздохом, глубоким, шумным, оборвал мысль-думу, словно балалаечник не в лад зазвеневшую струну.

— А что тогда, Ипатыч? — продолжал лейтенант Быстров.

На дощатых нарах и просто на полу, бросив под себя что под руку попало, в оставленной немцами землянке спали бойцы. Быстров в накинутой на плечи шинели сидел за столом и при свете коптящей лампы-«катюши» колдовал над картой.

Не до сна командиру, а почему? После боя и отдохнуть можно. Тимофей, прищурившись, смотрит на командира: «Шутит тот? Нет ли?»

Думы о доме расхолаживают, как говорят, бдительность притупляют. Ныне одна дума имеет полное право на жительство — добить вражину в наикратчайший срок. Об этом каждодневно напоминают замполиты, боевые листки и дивизионка. Но коли спрашивает сам начальник разведки, надобно понимать: чует командир, что «вот кончится война», и все, что стоит за этими тремя словечками, заполонило души не только старых вояк, таких, как Тимофей Ипатович Прончатый, а и тех, что бреются для того, чтобы волос рос.

— А вот что, Петр Сергеевич, — гвардеец поднимается с нар, отряхивает ватник, присаживается к столу, автомат на колени кладет. — Кончится война, вернусь домой, значит, и перво-наперво отосплю ден пять кряду…

— Что так мало? — глаза старшего лейтенанта смеются. Оживляется и Тимофей. Поднимаюсь с нар и я, сажусь к столу.

— Считай, что по дороге из Берлина в эшелоне суток пять сна да домашних пять. И шабаш. Хватит, значит. Даже лишку. И скоро-наскоро в гору артель поднимать, всем миром.

— Осилишь ли? — послышался сиплый, прокуренный, но сильный голос. И еще одна фигура в ватнике нараспашку поднялась с нар. Это Захар Кузьмич Агафонов, односельчанин Прончатого и одногодок, с черными соболиными бровями и тяжелым, жадно хватающим взглядом.

Земляки, друзьями закадычными быть бы им, а, видать, вороной масти кот пробежал промеж их. Обнажила война души. У каждого — своя. В воинском деле односельчане, противниками не были. Ни Захара Кузьмича, ни Тимофея Ипатовича упрекнуть в нерадивости никто не